Пять лет замужества. Условно
Шрифт:
– Не буду я с тобой встречаться! Отпусти руку, мне домой надо!
– А спорим, что будешь?! Вот на что хочешь спорим! Давай! Спорим, если я ща с этого моста в реку прыгну и живым останусь, ты будешь моей девушкой?
– Да что за глупости вам в голову постоянно приходят?! То чуть было под машину не попали, теперь в реку прыгать собрались. На улице хоть и май, а погода всё равно, что в марте! – вразумляла его Анфиса. – И вообще, что вы меня всё время шантажируете?! В конце-то концов, хотите – прыгайте! Я вам не мамочка, я вам совершенно посторонний человек! – разозлилась Анфиса, и тут вдруг произошло то, чего она совершенно не ожидала: Эразмов в чём был, в том ка-ак сиганёт в грязную мутную воду с моста – только его и видели.
«Господи, какой дурак! Но и я не лучше! Тоже идиотка!
И почти миновав мост, Анфиса вдруг застыла на углу как вкопанная – перед ней, словно восставший из мёртвых, возник Эразмов собственной персоной с синими губами и довольной улыбкой до ушей. С Юрика ручьём текла вода, и попахивало от него как-то неприятно...
– А я там, под водой, рыбу с тремя головами видел! – восторженно воскликнул он, и глаза его загорелись. – Веришь?! Я её хотел поймать – хвать за хвост: увернулась, зараза! Скользкая такая! Не веришь?!
– Да оставьте меня в покое! Знать вас не хочу!
– Что это ещё за новости? Я ради неё в ледяную воду сиганул, а она: отставьте меня! Ты мне скажи, я что, зря нырял? Зря, что ли? Уговор дороже денег! Мы поспорили, если я в воду прыгну, значит, быть тебе моей! – и он мокрой рукой, увешанной, словно новогодняя ёлка мишурой, странными какими-то невиданными водорослями цвета детской неожиданности, крепко вцепился в Анфисино плечо.
– Отвяжись! – со злостью рявкнула она.
– Щаз! Так вот и отвязался! Я спрашиваю: я, что ли, зря в эту помойную лужу нырял? Я зря жопу морозил?
– Ты ненормальный! – воскликнула Анфиса, пытаясь высвободить плечо, но Эразмов вцепился намертво и никуда отпускать её, судя по всему, не намеревался – губы его расплылись в неожиданно доброжелательной, блаженной какой-то улыбке, и он трогательно проговорил:
– Ты испугалась, что ли? Испугалась за меня? Да? Что я разобьюсь? Дурочка! Да я это место хорошо знаю! Тут безопасно и не слишком высоко, тут разбиться никак невозможно! Я здесь всегда на спор прыгаю! А теперь давай такси ловить, сейчас к тебе поедем.
– Никуда ты ко мне не поедешь! С какой это стати?! У меня муж дома!
– А что муж – не человек, что ли? Мне обсохнуть надо, чаю горячего попить...
– Вот и обсыхай у себя дома!
– Я тебе не тряпка какая-нибудь! Я – настоящий мужик! Я не могу даму до дома не проводить, потому как считаю это натуральным свинством! – патетически воскликнул он и рванул с моста ловить машину – Анфисе ничего не оставалось делать, как последовать за ним.
– Ну и что же, что мокрый?! Это как это я тебе салон-то изгажу? Я ведь не дерьмом измазан, а просто в речке искупался! Ну и что же, что в одежде! Не твоё дело! – Юрик пререкался с водителем «Вольво», а вокруг него очень быстро образовывалась внушительного размера лужа. – Постой, постой! За сто повезёшь? Смотри, смотри, какая бумажка зелёненькая, красивенькая! Ну за две таких бумажки! А? Давай! Я с дамой! Фиска, Фиска, садись, довезу тебя до дома за двести долларов! Поехали! – Распекаева села впереди, её взбалмошный кавалер уселся на заднее сиденье и всю дорогу издавал подозрительные всасывающие и чмокающие звуки.
Очутившись в гостях у Анфисы и увидев широкую Люсину спину, Эразмов кивнул в её сторону, спросив:
– Это, что ли, муж? – присмотревшись получше и разглядев, что широкая спина принадлежит дородной белёсой
Приходил в себя, обсыхал и чаёвничал Юрик три дня и три ночи кряду – до тех пор, пока их отношения с Анфисой не определились и не стали романтично-любовными. Только тогда Эразмов, успокоенный тем, что теперь у него есть дама сердца, поехал к себе домой переодеться и привести себя в порядок.
За эти три дня героиня наша поняла, что познакомилась с человеком хоть и взбалмошным, импульсивным, неординарным – одним словом, личностью колоритной, но наивным и в душе ещё совершеннейшим ребёнком, к тому же щедрым. Во всём этом она увидела один жирный плюс, который перечёркивал малюсенький, практически незаметный минус. Из жирного плюса Распекаева решила извлечь выгоду, как учила её мудрая и опытная в общении с противоположным полом тётушка, а минуса не замечать, попросту его игнорировать. Только потом, со временем, Анфиса поняла, что испытывает к баламуту Эразмову те нежные чувства, которые никогда ни к кому в жизни не испытывала и которые можно со всей серьёзностью назвать ну если не любовью, то уж влюблённостью-то точно. И даже все его причуды, враньё о том, как он на спор то врукопашную завалил медведя, то загипнотизировал гадюку, что та уснула, будто ей снотворное ввели, то выпил залпом ведро шампанского и глазом не моргнул – не охмелел даже, его периодические прыжки в воду в одежде, безумные подарки (будь то кобыла с Тверской улицы, которую, к счастью, ему не продали, или щенок, или гипсовый Аполлон во весь рост, коего он приволок неизвестно откуда и, поставив в коридоре, сказал:
«Пусть сия скульптура будет вам вместо вешалки», – и, надолго задержав взгляд на причинном месте покровителя поэзии и изобретателя лиры, добавил: – А что, сюда можно сумки вешать!) со временем перестали раздражать и приводить Анфису в замешательство. Напротив, ей казалось, не будь у Эразмова таких странностей и закидонов, жизнь её так и осталась бы серой и скучной. Основным и главным правилом, можно сказать, девизом в общении с Юриком у Анфисы было – никогда и ни при каких обстоятельствах не давать ему денег. И надо отдать должное нашей героине – ни разу за четыре года плотного общения с неисправимым азартным игроком она не дала ему ни копейки и ни разу из её квартиры ничего не пропало – может, потому что она сразу предупредила его, мол, если у меня хоть какая-то ничтожная вещица из дома исчезнет, если даже самого обыкновенного лифчика не досчитаюсь, между нами будет всё кончено раз и навсегда. А может, Эразмов от природы не имел такой привычки – воровать, а если он чего и прибрал к рукам, так Анфиса этого не заметила.
И автор с полной уверенностью заявляет, что Анфиса Распекаева любила своего непутёвого, азартного до болезненности поклонника, но как бы ни жаль ей было с ним расставаться, она всё же не могла впадать в разные там сопливые сантименты, вроде: «Не в силах я его бросить! Люблю! С милым рай и в шалаше! И гори оно ярким пламенем, это тёткино наследство! Не нужно мне ничего, коли нету рядом милого сердцу Юрика Эразмова!» Нет, героиня наша была совсем другим человеком и, вспомнив перед сном накануне поездки в захолустный город N, а лучше сказать, прокрутив перед мысленным взором весь свой роман с Юриком, она, конечно, расстроилась, что придётся теперь забыть его навсегда, но сия расстроенность чувств длилась не более одной минуты, затем Анфиса прошептала: «Да ну его, этого Эразмова! Нужен он мне сто лет! Мне наследство нешуточное светит, а тут Эразмов какой-то! Пусть как хочет, так и живёт – меня это теперь совершенно не касается! Пришло время с ним проститься! Только вот не пустился бы он вслед за нами... Не разнюхал бы, куда мы с Люськой уехали, а главное зачем! – и вдруг сердце у Анфисы забилось сильно-сильно от внезапно осенившей её мысли. – Хотя как он узнает? Глупость. Ничего он не узнает, – решила она и, перевернувшись на другой бок, подмяв поудобнее подушку под ухо, моментально захрапела, выкинув навсегда из своего сердца Юрика Эразмова, оставив его захлёбываться, махать руками, барахтаться посреди огромного океана бытия, где человека повсюду подстерегает опасность от акулы и пираний, коих развелось во множестве...