Пять минут между жизнью и смертью
Шрифт:
Еще Лев Батенин рассказал, что дважды или даже трижды видел возле подъезда ту самую девушку, которую убили и которую он мертвой принял с перепугу за Валерию. И она была не одна. Была с мужчиной, который покрикивал на нее и напоминал, что он все еще ей муж.
С кем была Мария? Кто мог напоминать ей о том, что все еще он ей муж? Сетин?! Мог это быть он?! Запросто! Хотя… Хотя и не факт. Тогда кто это был?
Что же из всего этого получается?
Сомов пробежался глазами по ровным столбцам с именами, событиями и вопросами и нехотя
Ерунда полная получается, вот что!
Валерия не исчезает, а просто уходит от Сетина к себе на квартиру. Там она не задерживается, поскольку Батенин на следующий день караулил ее несколько часов подряд. А вместо нее на ее квартиру приходит Мария. И она же потом погибает от руки убийцы.
Мог убийцей быть тот самый мужик, что напоминал ей о супружеских нерушимых связях? Мог!
А мог это быть Сетин? Мог, конечно!
А могла убить ее Валерия, приревновав к Сетину, если с ним Мария тусовалась возле ее подъезда? Могла!
И потом что?
А потом… А потом…
Если убила Валерия, то она могла попросить помощи у Сетина, разрыдавшись у него на плече и покаявшись. И он ее где-то спрятал понадежнее.
Если убил сам Сетин, то ему надо все это дело обыграть так, чтобы он оказался вне подозрений.
Не потому ли поселил у себя Александру? Не потому ли хочет казаться джентльменом? И не потому ли уверенность в нем сидит, что Валерия внезапно не вернется, потому что она не вернется никогда? Может, он и ее убил, а?
– Зайди ко мне! – приказал он брюзгливо своей секретарше, нажав кнопку внутренней связи.
– Да, слушаю вас, Ростислав Викторович, – замерла она сусликом возле двери, приготовившись записывать за ним все указания в блокнот.
Сомов с ненавистью глянул в ее покрасневшее лицо. И чего постоянно краснеет? Давление, может, у нее? Может, предынсультное состояние? Так дома бы сидела, не топталась бы у него под ногами.
Нет, уволит он ее все-таки, точно уволит. Ну не нравилась она ему, хоть убей, не нравилась. Только бы вот прокола дождаться какого-нибудь, и сразу уволит. А она будто чувствовала, как назло, старалась!
– Ребята у нас где? – спросил недовольно и смахнул, сморщив лицо, несуществующую пыль со стола.
– В настоящий момент обедают в «Казачке», – доложила она.
– Прекрасно! – фыркнул Сомов с обидой. – Босс тут разрывается, а они обедают! А работать кто будет?!
– Так вы сами велели им ждать особых указаний, вот они и… и ждут.
– В «Казачке»? – прищурился он, припоминая, что что-то такое им говорил.
– В «Казачке».
– Другого места нет для ожидания?
– Для ожидания есть. Для того, чтобы пообедать, – нет, – вдруг осмелела его секретарша с пунцовым лицом. – Все остальные кафе и рестораны находятся много дальше. Только «Казачок» в соседнем здании.
– Я что, не помню, где у нас «Казачок», умничаешь?! – взревел уязвленный Сомов. Она что же, спорить с ним вздумала, да?
– Нет, просто отвечаю на ваши вопросы. – Она задрала неестественно высоко подрагивающий подбородок и заморгала часто-часто. – Вы спрашиваете, я отвечаю, и еще, Ростислав Викторович…
– Что еще? – буркнул он, больше всего опасаясь, что она сейчас разревется.
Слез ему только в этом кабинете до полного счастья не хватало! Утешать он не станет, это точно. Выгонит из кабинета, а то, может, и с работы, это да. А утешать…
– Я хочу уволиться, – вдруг сказала она звенящим от напряжения голосом.
– Ты?! Уволиться?!
Он так растерялся, что смахнул лист с тремя перечеркнутыми столбцами из имен, фамилий и событий на пол. Полез доставать. Сделал это неуклюже, совсем не молодецки, как хотелось бы на ее глазах. Скомкал пятерней, швырнул на стол, провел рукавом по лбу. Надо же, аж вспотел, то ли от натуги, то ли от ее слов неожиданных.
Как это уволиться? С какой стати? Ладно, он сам бы ее уволил. Тут его воля – закон. Но чтобы она вот так являлась к нему посреди рабочего дня в кабинет с таким заявлением…
Это подло! Подло бросать его в самый сложный для него момент. Ну, может, и не самый сложный, но и не простой. А если ему помощь ее понадобится, или совет даже? Что тогда? Краснела-краснела, мямлила-мямлила – и на тебе!
– Да, я хочу уволиться, Ростислав Викторович, – и она, отвернув от него лицо, отошла к окну, замерла там тонкой стрункой.
«Самое время профилем ее тебе теперь любоваться! – подумал он, внезапно поймав себя на этом. – Гавкал, гавкал на девку, а сейчас вдруг рассмотрел, что стройненькая, ладненькая и очень даже ничего – симпатичная. Что, не будет теперь отдушины у тебя, Сом, да? Не на ком станет злость свою срывать? А она… Она и так долго терпела».
– Ты… Ты не должна так вот… По законодательству ты должна…
– Ах, да бросьте, Ростислав Викторович! – воскликнула она, перебивая его совсем неучтиво. – По законодательству вы не должны были так обращаться со мной!
– Как?
Он смутился. Неужели его неприязнь была столь очевидна? Хреновый он артист, получается. Старался быть ровным, а…
– Вы смотрите на меня как на мебель, – дрогнувшим голоском проговорила она. – На старую, надоевшую мебель, которая вас жутко раздражает.
– Не выдумывай, – неуверенно отмахнулся он от нее. – Может, несколько груб бываю, прости. Устаю потому что. Но… Но я не хочу, чтобы ты уходила.
Господи, он сказал это? Он только что сам себе противоречил? Да что же это с ним такое, а?! Не знал, как от нее отделаться, а когда она готова сама уйти, говорит такое. Стареет или дуреет? Или уязвлен тем, что она опередила его? И ему не придется теперь насладиться, властвуя?
Сволочь он все-таки, если разобраться! Старая гадкая сволочь! Ничего она ему плохого не сделала, что он так о ней. Устал и зарвался просто. Или от денег больших ошалел. И еще от того, что в последние дни деньги эти ему никак не удается отработать.