Пять процентов правды. Разоблачение и доносительство в сталинском СССР (1928-1941)
Шрифт:
С этого момента власть своими действиями и публикацией официальных текстов начинает создавать каноны подобных разоблачений.
Она избирает чрезвычайно гибкое определение, позволяющее понимать явление максимально широко. Первоочередная задача — сделать практику повседневной, максимально завуалировав ее связь — в плане моральном — с доносом, поступком, который общество все еще осуждает и считает безнравственным. Внедряются новые словарные обозначения, так для обозначения доносительства постепенно начинает применяться неопределенное и нейтральное слово «сигнал». Значение этого слова включает в себя и жалобу, сообщение о недостатках в работе государственных органов, и донос. Отныне различий более не делается, границы между жанрами стираются. Сеть, созданная в двадцатые годы для сбора разоблачений, оказывается востребованной: она очень обширна и позволяет избежать того, чтобы единственным адресатом сигналов была политическая полиция. Тем более что пропаганда намеренно не выделяет этого специального адресата. Советские люди могут писать, куда хотят. Анонимные письма, письма коллективные или индивидуальные — власть более или менее благожелательно воспринимает все формы сигналов: здесь опять же важно никого не отпугнуть. Единственная сфера, где указания носят более определенный характер, касается содержания
Четко определив контуры практики, власть прилагает усилия к тому, чтобы распространить ее в советском обществе как можно шире. Для этого используются как законодательные возможности (обязательство доносить в ряде случаев предусматривается уголовным кодексом), так и практические действия (принимается ряд мер, облегчающих непосредственную подачу жалоб). Но главная составляющая работы по внедрению практики доносительства — это та пропаганда, с помощью которой обращения к властям выставляются напоказ. В этом случае пресса является основным инструментом: она позволяет воспроизводить некоторые письма, распространять многочисленные призывы к доносительству и, главное, самим своим тоном сделать повседневным и обыденным поступок, который в противном случае мог бы носить чрезвычайный характер. Советским людям также предлагается соприкоснуться с доносительством в ходе общественных собраний, на которых ответственные лица чаще всего оказываются под разоблачительным огнем присутствующих.
Подобная тяжеловесная машина, создаваемая и продвигаемая сталинской властью начиная с 1928 года, возникает не просто так. Государство хочет быть всезнающим и всемогущим, судьей в общественных и частных конфликтах, контролером, полицейским, блюстителем чистоты. Оно хочет играть роль врача и полицейского, учителя и родителя. Однако, чтобы реализовать подобный проект, недостаточно просто поставить себе цель. Как работала сталинская система доносительства? Обеспечивали ли шестерни механизма его эффективную работу? Отвечал ли он ожиданиям власти? В системе существовало еще два важнейших действующих лица, которых мы пока не касались: администрация, которая должна обеспечивать ее функционирование, и, самое главное, население. Каким образом советские люди отреагировали на предложение, которое было им сделано? Какой смысл они придали системе?
Часть III.
Каждодневная работа системы
Глава 8.
Работа с сигналами
Соорудить громоздкую машину не значит автоматически получать результаты ее работы. Конечно же, власть прилагает реальные усилия для того, чтобы распространить практику доносительства, внедрить ее в умы, стереть в душах нравственные преграды, которые могли бы смутить некоторых советских людей. Теперь же важно понять, какова была реальность: можно ли оценить количество письменных сигналов? Связан ли пропагандистский напор со слабостью реальных результатов или, наоборот, население энергично отвечает на призывы власти? Является ли информирование власти чем-то стабильно повседневным, или можно выделить периоды, когда подобных писем особенно много? Какие факторы определяют этот приток? Самые разные институты работали с сигналами населения: специализированные организации, такие как бюро жалоб, газеты, секретариаты политических деятелей… Как функционировала вся эта сеть?
Чтобы ответить на эти вопросы, необходимо иметь статистику сигналов в СССР в тридцатые годы. Однако дать количественную оценку достаточно сложно. Сведения, которыми мы располагаем, очень фрагментарны и редко бывают однородными [153] . Как правило, они носят весьма точечный характер: так, мы точно знаем количество писем, пришедших в «Горьковскую коммуну» в 1934 году (все расписано даже по декадам!). Но, к сожалению, это единственный год, за который такие сведения имеются. Нет никаких данных за 1933 или за годы после 1935, за исключением нескольких цифр, относящихся к 1936 году. Поэтому общая картина явления неизбежно будет импрессионистской. Тем не менее совокупность всех собранных нами данных позволяет с уверенностью утверждать, что ответ населения на призывы власти имел массовый характер.
153
На основании писем, хранящихся в архивах, нельзя провести достоверную количественную оценку. Фонды формировались согласно трудно воспроизводимой логике, мы не знаем, какая часть корреспонденции сохранилась. Не имея этой информации, невозможно рассчитать количество жалоб, полученных разными инстанциями, по которым мы работали. Регистрационные номера писем использовать крайне сложно, так как они присутствуют весьма нерегулярно. Кроме того, письменные и устные жалобы иногда подсчитывались вместе, а иногда по отдельности, но как — уточняется не всегда.
Размах явления
В целом можно выделить два «ритма» писания во власть, которые накладываются друг на друга и позволяют понять динамику изучаемой практики. Довольно длительный период «спонтанного» доносительства, когда письмо отправляется по индивидуальным мотивам, в свободно определяемый отправителем момент и в выбранную им же инстанцию, служит своеобразным фоном. На него накладываются точечные всплески, приходящиеся на моменты, когда власть проявляет максимальную настойчивость. Так происходит, в частности, во время кампаний, таких как кампания самокритики или пятидневник по работе бюро жалоб, а также во время чисток в партии или советском аппарате.
«Писание во власть» приобретает устойчивый характер (с 1928 года до середины тридцатых годов)
В 1928 году в системе доносительства доминируют уже устоявшиеся в предыдущие годы институты сбора доносов. «Крестьянская газета» и секретариат Калинина составляют ядро системы: председатель ВЦИК получает в этот год около 100 000 писем и устных обращений, крестьянский печатный орган — в шесть раз больше. Как мы видели, кампания самокритики дала значительный приток писем в газеты: согласно официальным данным их количество увеличилось вдвое за несколько месяцев. Создание Центрального бюро жалоб и сопровождавшая это событие реклама также вызвали рост потока жалоб. За первый год своего существования Бюро получило около 20 000 писем, т. е. в пять раз больше, чем его предшественник. На областном уровне цифры скромнее: областные газеты получают в год приблизительно 15 000 писем, в то время как бюро жалоб Нижегородской области около 4000, несколько больше, чем в предыдущие годы.
Эти цифры постоянно растут вплоть до середины тридцатых годов. Количество писем, поступающих в приемную Калинина, неуклонно возрастает с 1926 по 1933 год (когда их число достигает максимума в 228 000 писем). Резкое увеличение потока в 1930 и 1933 годах объясняется крупными событиями в жизни страны: коллективизация и паспортизация [154] соответственно. Эта же тенденция, которая иллюстрирует эффективность проводимой властью политики, характеризует и деятельность Центрального бюро жалоб: незначительные показатели в 2000 писем, полученных за 1924 год, возрастают вдвое в 1927. Кампания 1932 года позволяет Центральному бюро получить в этом году в восемь раз больше жалоб, чем в 1927 {490} . Результаты все более успешны: в 1936 году число жалоб снова удваивается. К этому моменту Бюро получает в среднем более двухсот писем в день, это большое достижение, даже если это количество писем и не идет ни в какое сравнение с «успехом» всероссийского старосты. Подобное увеличение числа жалоб можно, впрочем, констатировать как на центральном, так и на областном уровне: в Нижегородской области цифры значительно возрастают с 1925 по 1933 год: от 281 до 6312 писем. Следует все же видеть неоднозначность этих результатов. Когда письмо-сигнал слишком явно смахивает на донос, оно вызывает еще довольно сильную настороженность. Сведения, которыми мы располагаем относительно чисток 1928–1930 годов, достаточно хорошо показывают это. В официальных отчетах фигурируют только разоблачения тех, кого составители этих отчетов квалифицируют как кулаков, использующих собрания для критики существующего строя, представленного в данном случае конкретными лицами — коммунистами:
154
В конце 1932 года был принят закон, цель которого — контролировать массовый исход из деревни, начавшийся в стране вместе с первым пятилетним планом. Внутренний паспорт становится обязательным для каждого городского жителя. Помимо крестьян, исключенных из системы, всем, кому не удается получить паспорт, приходится покинуть город.
490
Двинской Е. Бюро жалоб в борьбе за улучшение аппарата. С. 9.
«Кулаки усиленно готовились к чистке и через своих агентов (подкулачников) пытались ее использовать с целью подорвать доверие к партии. Они широко мобилизовали для участия в чистке подкулачников, использовали священников, проводили свои собрания, распускали клеветнические слухи о коммунистах и т. п.» {491}
Подобные «тактические приемы» могут быть различными: кто-то использует письменные заявления; например, в Тульском округе семнадцать «кулаков» послали «заявление» на «заслуженного коммуниста». Другие выступают на собраниях по самокритике, чтобы обличать политику власти: «Налоги велики, в голоде виновата партия» {492} .
491
ГА РФ. Ф. 374. Оп. 27. Д. 1602. Л. 103.
492
Там же. Подчеркивания сделаны сотрудником Центральной контрольной комиссии.
Не представляется, однако, возможным дать количественную оценку подобных выступлений, равно как и оценить число писем-заявлений (как признанных заслуживающими внимания, так и отвергнутых). Во время чистки советского аппарата устные выступления также многочисленны (в среднем по шесть на каждого, подвергнутого чистке в Нижнем Новгороде {493} ) [155] , но высказываются в основном в защиту обсуждаемого лица, как с сожалением констатирует один из ответственных работников Нижнего, который считает что это «скрытая форма сопротивления аппарата чистке» {494} . На центральном уровне руководство РКИ использует выражение «заговор молчания» {495} . Это верный признак того, что практика укоренялась с большим трудом. Когда чистка проводится не за закрытыми дверями, тон, по-видимому, меняется. Интерес крестьян к чистке «низового советского аппарата» в этом смысле весьма показателен. Единственная цифра, которой мы располагаем, говорит о 911 заявлениях, полученных Нижегородской краевой комиссией по чистке в сентябре 1929 года; 153 из них — анонимные {496} . Это довольно незначительная цифра по сравнению с почти 130 000 человек, которых нужно было «проверить». Кроме того, мы не знаем количества сотрудников Академии наук, которые ответили на призыв Ю. Фигатнера [156] .
493
ГА РФ. Ф. 374. Оп. 28. Д. 3081. Л. 37.
155
К этим цифрам следует относиться с максимальной осторожностью. Они имеют очень общий характер и позволяют лишь составить некоторое представление.
494
Там же.
495
Там же. Оп. 28. Д. 3039. Л. 147.
496
Там же. Д. 3081. Л. 18 (об.).
156
См. выше: глава 5, раздел «История одного исчезновения».