Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара
Шрифт:
Архитекторы перестройки воспринимали ее именно как революцию. Отчасти это было данью позитивному значению слова в связи с переосмыслением наследия Великой Октябрьской. В то же время характер и глубина преобразований действительно «дотягивали» до революции. Характерно, что доклад Горбачева к очередному юбилею революции в 1987 году назывался «Октябрь и перестройка: революция продолжается».
И, кстати говоря, революция ценностей, начатая Горбачевым, давно закончилась для всего мира, включая страны Восточной Европы, воссоединившиеся с Западом (в этом смысле перестройка – «мировая революция»). Она не закончилась только в России и в некоторых странах бывшего
Перестройка была еще и революцией ожиданий. Причем ожиданий во многом оправдавшихся – именно поэтому демократические ценности были восприняты в конце 1980-х вполне адекватно на массовом уровне. Надо признать, что эта ситуация завышенных ожиданий, «горбимания», ко многому обязывала. Анатолий Черняев, впоследствии помощник Горбачева, записал в те первые дни нахождения Михаила Сергеевича у власти в своем дневнике: «…от Горбачева многого ждут, как начали было ждать от Андропова… А ведь нужна „революция сверху“. Не меньше. Иначе ничего не получится. Понимает ли это Михаил Сергеевич?»
С народом у Горбачева получилась любовная химия, но именно поэтому от него ждали белой магии: чтобы все было по-прежнему, чтобы можно было гонять целыми днями чаи, но при этом прилавки ломились от товаров и, вообще, чтобы жизнь стала хотя бы как в ГДР или Венгрии, а еще лучше – как в Западной Европе. Оказалось, что так не бывает – надо было много работать и адаптироваться к новым обстоятельствам. Горбачеву этого многие простить не могут до сих пор. Как не простили Борису Ельцину обещанного изобилия и стабильности к концу 1992-го. Как не простили Егору Гайдару того, что он взял ответственность за непопулярные решения на себя.
Архитекторы перестройки действительно понимали ее как революцию. Только они думали, что она окажется социалистической, соединяющей Ленина и демократию с рынком. Такого исторического оксюморона, соединения несоединимого, не получилось. Но разделяемые ценности остались. И потом были зафиксированы в ряде разделов Конституции России 1993 года. А сегодня речь идет о тотальном пересмотре наследия перестройки и реформ.
Исторически российский вариант радикальных либеральных реформ был предопределен тем, что советские власти опоздали с принятием ряда неизбежных мер вроде либерализации цен. Реформы в экономике, включая приватизацию, шли параллельно со строительством институциональных основ российского государства. Сам этот процесс был кем-то назван в то время «изготовлением из яичницы яйца» (или «из аквариума рыбы») – в том смысле, что речь шла о переходе из ненормального состояния социума и государства в нормальное. Во всяком случае, такая цель ставилась.
Цена преобразований была велика и усугублялась психологической общественной травмой, связанной с развалом СССР. Тем не менее и выбранная модель – «шоковая терапия» (хотя Гайдар совершенно не считал возможным именно так определять либерализационные меры) примерно по польскому образцу с той разницей, что в Польше цены отпустило последнее коммунистическое правительство, и политические компромиссы, и успехи и провалы реформирования исторически оказались неизбежными. Возможно, не безальтернативными. Но любое реформаторски ориентированное правительство делало бы примерно то же самое. Или вынуждено было делать, как это произошло в случае с кабинетом Виктора Черномырдина, фактически продолжившего политику гайдаровской команды.
Идейная подготовка реформ шла внутри сообществ молодых экономистов из Ленинграда (группа Анатолия Чубайса) и Москвы (группа Егора Гайдара), которые потом образовали так называемую «московско-ленинградскую экономическую школу». И та и другая группы были до известной степени связаны со слабо, но все-таки артикулированным заказом политических инстанций на реформы, что лишь способствовало более активному осмыслению их содержания. Серия инициативных семинаров, самым известным из которых стала конференция в августе – сентябре 1986 года в «Змеиной горке» под Ленинградом, позволила сформулировать повестку реформ и определить кадровое ядро команды будущих реформаторов.
По словам одного из идеологов либеральных реформ Сергея Васильева, сообщество реформаторов сразу ощутило «дополнительные бонусы работы в команде: интенсивные обсуждения и расширение круга чтения позволили нам быстро выйти на новый уровень понимания экономической реальности».
Когда-то Александр I заметил в ходе дискуссии с приближенными о необходимости преобразований: «Некем взять!» По этому поводу Натан Эйдельман в своей последней книге «Революция сверху» в России» (1989) писал: «„Некем взять“ – формула примечательнейшая! Петр, как мы видели, нашел „кем взять“: создал параллельный аппарат, перенес столицу, понял и почувствовал, что нужно реформы начать, а люди сами найдутся». Эйдельман продолжал, имея в виду реформы Александра II, да и вообще все преобразования сверху: «…коренные перемены, начинающиеся после застоя и упадка, довольно быстро „находят реформаторов“… Люди находятся буквально за несколько лет – из молодежи, части „стариков“ и даже сановников, „оборотней“, еще вчера служивших другой системе».
Так и произошло при Ельцине.
Собственно реализация реформ наталкивалась на множество политических компромиссов, одним из которых (компромисс с трудовыми коллективами и директорами предприятий) стала ваучерная, а не денежная приватизация. Рыночная трансформация шла при отчаянном сопротивлении мощнейших лобби – топливно-энергетического, аграрно-промышленного и военно-промышленного, а также серьезных политических сил, сконцентрировавшихся в тогдашнем российском парламенте. Одним из кульминационных эпизодов этой борьбы стало противостояние Верховного Совета и Бориса Ельцина в октябре 1993 года, закончившееся расстрелом Белого дома, тогдашней резиденции парламентариев.
Социальные издержки реформ стоили реформаторам популярности, сами реформы по объективным и субъективным аппаратным и политическим причинам не всегда доводились до конца. Бюджетная недостаточность, «прелести» дикого капитализма с попытками урегулирования прав собственности не всегда законными способами, поиск политической поддержки и фоном идущая война в Чечне подтолкнули правительство к сотрудничеству с формировавшимся классом крупных собственников. В результате в середине 1990-х, а в более ярко выраженной форме – после президентских выборов 1996 года уния власти и капитала образовала конструкцию, которую принято называть «олигархическим капитализмом».
Такая логика развития событий была во многом объективной. Архитектор польских реформ Лешек Бальцерович задавался вопросом, касавшимся президентских выборов 1996 года и отчаянных попыток сохранить Бориса Ельцина во власти: «Но каким мог быть альтернативный сценарий? Победа коммунистов в случае, если бы партия реформ дистанцировалась от Ельцина, и развитие России по „лукашенковскому“ пути? Эту опасность тоже не следует сбрасывать со счетов, и ее, конечно, учитывали и российские реформаторы. В Чехии, Польше и других странах Центральной Европы реформаторы не стояли перед столь драматичным выбором».