Пять снов Марчелло
Шрифт:
– Что за тупица!– возмущался бородатый, глядя на водителя,– Говорю же: я не был здесь утром!
– Алонзо- хороший человек. Не помню такого, чтобы мне пришлось его подозревать,– всплеснув руками, прокричала хозяйка.
– Раньше может и не было, а вот случилось,– пробасил ей в ответ водитель,– И наверняка это только начало. Посмотри на него! Ведь он же врёт без стыда! Вьётся здесь целыми днями без дела, то появится, то исчезнет. А потом у честных людей булки пропадают!
Бородатый бросился на него с кулаками и, пытаясь отодвинуть преградившую ему путь толстушку, хрипло закричал:
– Я уже и не помню, когда в последний раз ел булку! Но твоих черствых корнетто и в подарок не стану брать!
– А! Так ты знаешь, какие они на вкус, значит брал!– прорычал водитель, хватая бородатого за грудки.
Тут хозяйка, выкрутившись, растолкала обоих мужчин по сторонам, подняла вверх указательный палец и надрывно крикнула:
– Хватит!– а после, повернувшись к водителю, сказала,– Я заплачу за эти проклятые булки! А ты, Алонзо,– она ткнула бородатому пальцем в грудь,– Ты не станешь спорить.
Водитель хотел возразить, но хозяйка, поджав губы, снова подняла палец вверх.
– Роза!– крикнула она, а когда в дверях кафе появилась девушка в бордовом фартуке, произнесла сдержанно,– Роза, рассчитай синьора Нери по накладной и добавь сверху за два корнетто.
Сказав это, женщина отвела бородатого в сторону, и они стояли там, тихо разговаривая. За это время водитель фургончика внёс в кафе три лотка с выпечкой, получил деньги от Розы и, нервно рыкнув мотором автомобиля, уехал.
Скоро хозяйка вернулась к работе, и для любопытных прохожих и зевак, следивших за склокой из окон и с балконов своих квартир, не осталось ничего интересного. И только какаду продолжал внимательно изучать новое лицо уличной картины- Алонзо, человека с бородой и бульдожьей мордой на футболке. Застывший посреди площади в нескольких метрах от заведения мужчина стоял втягивая ноздрями вьющийся из двери аромат свежей выпечки и беззвучно шевелил губами.
Так прошли ещё несколько минут, которых оказалось достаточно для того, чтобы Марчелло почувствовал своё расположение к этому совсем не симпатичному персонажу. За образом неряхи он рассмотрел что-то большее. Попугай не мог точно определить что именно, но оно вызывало в нём доверие и желание наблюдать.
Солнце припекало. Долго находиться под его лучами было невозможно, и Алонзо пошёл к фонтану. Тень от дома уже доползла до туда. Скрывшись в ней от зноя, мужчина сел на краю мраморной чаши и заговорил с голубями, которые, словно ожидая его появления, немедленно собрались вокруг.
– Трудные времена настали,– сказал Алонзо взъерошенному пучеглазому голубю, смело подошедшему к его ногам.
Открыв пакет, он вытащил большой рваный кусок хлеба, отщипнул от него немного, раскрошил в ладонях и бросил перед собой. Птицы тут же накинулись на угощение. Стремительно, в одно мгновение они растащили всё без остатка и, перетаптываясь, стали ждать добавки.
– Не брал я его булок,– с обидой в голосе произнёс бородатый, взглянул на дверь кафе и тяжело вздохнул,– Я не вор,– тихо сказал он, и прибавил громче, сжав кулак,– Хотя и мог им стать. Но не стал же! Я не вор!
Голуби смотрели на говорящего с ними человека внимательно, словно понимая, как будто улавливали то, о чём он молчал между своих слов, и сочувствовали ему. Так видел Марчелло сверху, с высоты. А Алонзо видел, как заинтересованно птицы вытягивали свои шеи, глядя на его пакет с хлебом и как вопросительно таращили глаза на него самого, не понимая, почему он медлит с тем, чтобы снова бросить крошек.
– А ведь я- моряк и повидал намного больше, чем какой-то пекарь,– заговорил бородатый после недолгой паузы,– Было такое, что капитана спас от смерти во время шторма и даже получил награду,– он провёл взглядом по собравшимся голубям,– Это правда,– сказал он, посмотрев на них исподлобья,– Всё так и было.
Птицы ждали. Алонзо неодобрительно покачал головой, запустил руку в пакет и опять бросил перед собой хлебные крошки. А потом он ушёл, оставив голубей толкаться за еду, а какаду размышлять над множеством вопросов, которые тот породил в нём своим появлением.
С уходом человека в футболке с бульдожьей мордой жизнь на улице ничуть не изменилась. Не стали другими дома, кафе, дорога и площадь с фонтаном, машины и люди, едущие в них и идущие по тротуарам. Всё было так, как и пять минут назад. И всё же Марчелло явственно ощущал, что картина перестала быть полной. Она продолжала существовать, но в ней рядом с кафе и у фонтана, на краю его чаши, в пространстве, заполненном продолжающимися во времени событиями, чего-то не хватало. И какаду понимал, что этим недостающим объектом был Алонзо. Его образ присутствовал здесь совсем недолго, но был выражен особенно и оставил в представлении попугая такой глубокий отпечаток, что те места улицы, где он видел этого человека стали казаться без него опустошенными, словно дыры в журнальном листе, из которого вырезали понравившиеся картинки. Это была такая странность, которую Марчелло не взялся разгадывать, потому как подозревал, что причина её возникновения скрывалась в его собственном разуме, а он представлялся попугаю материей слишком сложной, чтобы пытаться что-либо в ней разобрать, не запутавшись окончательно. Какаду всерьёз опасался этого, поэтому предпочёл выждать, когда необъяснимые пустоты пространства затянутся сетью из новых образов.
И Марчелло стал ждать. А пока шло время, он взялся следить за событиями улицы, всё больше проникаясь ко всему, что видел. Часы за этим занятием летели быстро. Незаметные для увлекшегося какаду, они подвели день к вечеру, и небо, готовясь к приходу ночи, стало постепенно тускнеть.
Попугай не сразу это увидел. Он был захвачен изучением множества любопытнейших мелочей. Среди них оказались каблуки туфель на женских ногах, выглянувших из дверей припаркованного у фонтана автомобиля. Упершись в камни мостовой, они вращали изящно вложенными в черную обувную кожу ступнями, замирали, подвесив их в воздухе, или нервно отстукивали звоном железных набоек по брусчатке. А потом, так и не показав свою обладательницу, они спрятались за захлопнувшейся дверью автомобиля, и тот увёз их в неизвестном направлении.
Такой занимательной мелочью стала ещё и муха, которая выбрала себе для трапезы амареттовый мусс с кованого столика на балконе, где уже второй час, в бамбуковом кресле, свесив голову на грудь, спала пожилая дама. Насекомое привлекло внимание Марчелло своей неутомимой суетностью. В движении более похожем на прыжки, чем на полёт, муха металась между столиком, цветочными горшками на перилах балкона и дамой, которая, к слову, спала так крепко, что не замечала ни её, ни жара солнечных лучей, под которыми провела немало времени. Муха садилась на погруженную в мусс ложку, щупала хоботком хмельной десерт и тот час же, будто не в себе бросалась к цветам. Там она чистила лапки, отирала ими себя и летела к даме, чтобы сесть то на её нос, то на руку, а то на волосы, сложенные причёской в пушистый курчавый шар. Затем она возвращалась к креманке, опять пробовала мусс, и опять бросалась к цветочным горшкам, а оттуда снова к даме. И всё повторялось раз за разом в одной и той же последовательности, непонятно почему и зачем.