Пять столетий тайной войны, Из истории секретной дипломатии и разведки

Черняк Ефим Борисович

Разногласия между конституционными и "чистыми" монархистами имели глубокие корни. Эмигранты и их единомышленники строили планы беспощадной расправы с "цареубийцами", восстановления сословного строя, абсолютизма, всех институтов феодально-абсолютистского режима. При этом многие из них не скупились на угрозы, вроде пожелания графа Утремона, чтобы повесили всех тех, кто остался в живых из членов Учредительного собрания. Другие считали, что лица, купившие имущество духовенства, должны быть расстреляны.

Тем самым эмигрантские круги толкали в ряды своих противников подавляющую часть собственнической Франции, не только политических вождей новой буржуазии, таких как бывшие якобинцы Баррас, Фрерон, Тальен, но и тех представителей старой денежной и торгово-промышленной буржуазии, от лица которых как раз выступало большинство членов Учредительного собрания и Болото в Конвенте.

По мере углубления революции в лагерь ее противников переходили различные фракции буржуазии, представленные на политической арене первоначально партиями фейянов и жирондистов. Хотя эти партии потерпели поражение в борьбе, включая вооруженную (в 1793 г.), и фактически

сошли со сцены, их социальная база не исчезла и дала потенциальную опору противникам революционного правительства, дантонистам, формировавшемуся блоку будущих термидорианцев. Все же слои собственнической Франции, рассматривая вопрос о формах своей будущей власти, не могли не взвешивать вопроса о том, насколько реставрация монархии могла бы способствовать стабилизации их господства. Однако в любом случае для них была неприемлема такая реставрация, которая включала бы полное восстановление старого режима, возвращение дворянству и духовенству их земель и привилегий, отмену всех тех основ нового буржуазного правопорядка, которые возникли в революционные годы. Поэтому исключалась возможность соглашения с находившимися в эмиграции братьями Людовика XVI графом Прованским и графом д'Артуа. Ведь они требовали безоговорочного восстановления абсолютизма, всего старого строя и вдобавок сурового наказания "цареубийц", то есть депутатов Конвента, голосовавших за казнь короля, среди которых было большинство руководителей контрреволюционного переворота 9 термидора, и находившихся у власти после этого переворота на протяжении последующих пяти с лишним лет - до установления диктатуры Наполеона Бонапарта. В этих условиях реальная возможность осуществления планов реставрации - так по крайней мере казалось многим политическим деятелям - появится, только если будет восстановлена конституционная монархия, санкционирующая главные итоги революции, выгодные буржуазии. А такая частичная реставрация была мыслима только при возведении на престол малолетнего дофина - к тому же в глазах всех монархистов единственного законного претендента на трон - и учреждении регентства, которое состояло бы из политиков, всеми своими корнями связанных с Францией и являвшихся гарантами сохранения новых порядков, рожденных революцией. Немало честолюбцев связывало с такой возможностью и планы личного возвышения. Конституционные монархисты, отмечает Матьез, "мечтали о национальной династии с молодым дофином, который перейдет из Тампля в Тюильри, не приведя с собой эмигрантов и иностранцев". Правление Людовика XVII в представлении значительного числа политиков имело бы то преимущество, что фактическая власть при малолетнем короле должна была принадлежать регенту или регентам. Вместе с тем дофин был бы изолирован от роялистов, и возведение его на престол могло нисколько не сопровождаться перечеркиванием основных социальных завоеваний революции и, в частности, возвращением эмигрантам конфискованных у них владений. Иными словами, в рамках такого правления могло быть осуществлено то, что позднее было проделано режимом империи, закрепление тех итогов революции, которые были выгодны буржуазии и собственническому крестьянству. Признанный идеолог левого крыла якобинцев Эбер писал в э 180 "Пер Дюшен": "В сознании роялистов и умеренных король не умирает никогда. Он в Тампле, они могут захватить этот призрак, и именно вокруг него они сплачиваются".

Указанные обстоятельства должны были занимать мысли и руководителей различных фракций монтаньяров, столкнувшихся в ожесточенной схватке. Революционный процесс начал явно буксовать, когда в обстановке напряженной борьбы внутри якобинского блока перспективы его дальнейшего развития стали явно туманными. Серьезные политики не могли не думать о будущем, и их публичные заявления были нередко в большой мере продиктованы сложившейся ситуацией, пропагандистскими задачами. Они могли не соответствовать их подлинным планам. Это не было каким-то двуличием и вероломством, а лишь порожденной обстоятельствами линией поведения. Любая другая лишала бы их самой возможности участия в политической жизни да и попросту вела на гильотину, которой, впрочем, многим не удалось избежать.

Конечно, опыт революционных лет произвел коренные перемены в сознании народа и сознании его вождей. Но этот опыт мало что говорил о том, как прочнее закрепить достижения революции. Размах революционного насилия не уменьшал числа врагов революции, скорее наоборот. Некоторые вожди различных монтаньярских группировок, задумываясь о судьбах революции и о собственном будущем, не исключали возможности сохранить ее завоевания с помощью своего рода "народной монархии", при которой рычаги власти оставались бы в их руках. Подобные соображения, видимо, и заставляли всех, одного за другим, руководителей якобинского блока задаваться вопросом о том, как использовать с этой целью "маленького Капета", при котором регент и члены регентства могли бы обладать всей полнотой власти. Подобная реставрация могла бы послужить прелюдией к окончанию войны и заключению мира с неприятельской коалицией. Именно поэтому вопрос о судьбе дофина, заключенного в тюрьму Тампль, стоял все время в повестке дня.

Было бы ошибкой поэтому относить вопрос о Людовике XVII к числу незначительных "мелочей", не заслуживающих внимания серьезной историографии. Более того, обращение к этому вопросу и поныне порой выдается за попытку консервативных ученых подменить пустяками изучение действительно важных вопросов классовой борьбы, социальной и политической истории революции и даже реакционной пропагандой. Но это явная ошибка. Бывает, что определенный - сам по себе и не очень важный - вопрос оказывается в фокусе противоборства. Борьба по этому вопросу опосредует столкновения по другим, иногда узловым политическим проблемам. Между прочим, это отлично понимали и современники, и революционное правительство, и роялистский лагерь. "Хотя нельзя согласиться с мнением некоторых историков, что судьба дофина была почти единственным предметом озабоченности всех партии, которые хотели превратить его либо в заложника, либо в знамя, - пишет М. Гарсон, несомненно, что втихомолку шло много разговоров о нем, особенно среди роялистов". Вопрос не сводится, конечно, к выяснению судьбы "узника Тампля", попавшего в самый центр социального катаклизма. Слезы, которые почти два века проливали над его судьбой реакционные историки, были настоены на ненависти к революции, и их запасы жалости и сострадания распространялись лишь на особ королевской крови.

Речь идет об оценке политической линии ряда крупных деятелей революционного времени. Более того - о выявлении тех тайных намерений, которые в этой обширной литературе приписываются руководителям революционных группировок и которые, будь они истинны, радикально изменили бы наше представление об этих деятелях, об их подлинных убеждениях и политической программе.

Ответ на эти вопросы предполагает и выяснение масштабов активности иностранных разведок и роялистского подполья, иными словами - ознакомление с еще не прочтенными страницами истории тайной войны революционных лет.

Один из новейших исследователей вопроса о судьбе Людовика XVII, Андре Луиго, писал: "Тысячи томов написано об этом деле, и все же не удалось пролить свет на причины того, почему противниками теории бегства дофина не были представлены абсолютные доказательства смерти (дофина.
– Е. Ч.), а сторонники этой теории не смогли убедительно доказать, что он был увезен из Тампля". "Проблема Людовика XVII, - писал в 1982 г. историк вандейских войн Шьяп, - это бездонная тайна. Наиболее экстравагантные ее решения часто имеют успех у публики в ущерб разъяснениям более рациональным, но разочаровывающим, так как они лишены красочности".

Интерес к "тайне Тампля" подпитывался разными источниками. Первоначально он был продиктован явными политическими интересами. Во время Реставрации, когда речь заходила о судьбе дофина, сразу же вставал вопрос о "законности" занятия престола Людовиком XVIII, а потом Карлом X. После революции 1830 г., свергнувшей с трона старшую ветвь Бурбонов, также обсуждалась "законность" притязаний на престол официального претендента легитимистов графа Шамбора ("Генриха V"). А ведь тот окончательно отказался от своих притязаний лишь в 70-х годах XIX в., да и потом вопрос о монархической Реставрации отнюдь еще не отпал окончательно. И в XIX, и даже в XX в. "загадка дофина" использовалась для монархической пропаганды и особенно для нападок на французскую революцию, на якобинизм. Эти мотивы преобладают до сих пор в огромной литературе, насчитывающей уже сотни и сотни сочинений о "Людовике XVII" (включая и романы, иногда тоже замаскированные под научные исследования). Конечно, сказалась и страсть к создающему сенсацию, внешне эффектному отгадыванию вековых "загадок истории". В какой-то степени правильно считать эти работы примером увлечения малозначительными сюжетами и ухода от подлинно важных исторических проблем. Но только в определенной степени, так как здесь речь идет о сюжете, в котором нашли отражение важные перипетии политической борьбы и тайной войны. В последнее время в истории изучения "тайны Тампля" сделан новый виток. Пробивает дорогу тенденция искать в "загадке Тампля" ответы на важные вопросы политической истории революции, особенно в период якобинской диктатуры.

Вопрос о судьбе дофина постоянно возникал в конце 1793 г. и первой половине 1794 г. Беспокойство по поводу того, что сын Людовика XVI может быть похищен и его имя использовано в качестве объединяющего знамени всех врагов революции, не покидало монтаньяров. В 1794 г. Эбер в э 180 своей газеты "Пер Дюшен" вопрошал: "Вдобавок что такое один ребенок, когда речь идет о спасении республики? Разве те, кто удавил бы в колыбели его пьяницу-отца и его шлюху-мать, не поступили бы самым лучшим образом, который только можно вообразить? Вот мой совет, черт возьми". Одновременно обсуждался вопрос, как использовать дофина в интересах республики. Член Комитета общественного спасения Бийо-Варенн говорил в Конвенте 19 фрюктидора I года (5 сентября 1793 г.): "Заявите державам коалиции, что один лишь волосок поддерживает сталь над головой сына тирана и что, если они сделают дальше еще один шаг по нашей территории, он (дофин.
– Е. Ч.) станет первой жертвой народа". Дантон изрек с угрозой: "Пусть остерегается Робеспьер, чтобы я не бросил ему дофина, как палку в колеса!"

Фабр д'Эглантин доказывал, и немало единомышленников разделяло его мнение, что правление Людовика XVII стало бы "лучшим способом спасти республику". В своем докладе об аресте эбертистов, сделанном 26 вантоза (16 марта 1794 г.), Кутон указывал: "Пытались доставить детям Капета письмо, пакет и 50 луидоров золотом. Целью этой посылки было облегчить бегство сына Капета, так как заговорщики замыслили установить Совет регентства и присутствие этого ребенка было необходимо для водворения регента". Напомним, что дофину в это время было 8 лет, а его сестре - 15. 9 термидора вопрос о дофине не раз фигурировал в заявлениях как сторонников, так и противников Робеспьера. Вечером между 8 и 10 часами Робеспьер-младший, выступая в ратуше, заявил, что заговорщики хотят поработить Конвент, уничтожить патриотов и выпустить молодого Капета из Тампля. Напротив, Леонар Бурдон заявил в секции Гравилье: "Комитеты имеют доказательства, что Робеспьер собирался жениться на дочери тирана". После 9 термидора Барер обвинял Робеспьера в том, что он "стремился восстановить на троне сына Людовика XVI" и к тому же "намеревался жениться на дочери монарха". А много позднее Камбасерес (имперский канцлер при Наполеоне) заявлял, повторяя старые россказни: "Они все желали на ней жениться, начиная с Робеспьера". Инсинуации и не более того? Все же некоторые западные историки, отнюдь не только авторы сенсационных книг, склонны по крайней мере задавать вопрос, не стремился ли Робеспьер заполучить в свои руки дофина, заставив "официально умереть того, кто подменил его, с целью устранить возможность любой последующей идентификации".