Пять столетий тайной войны, Из истории секретной дипломатии и разведки

Черняк Ефим Борисович

Но разоблачение подделки еще не решает вопроса о том, кем же в действительности был Джеймс де ла Клош, что с ним приключилось в Лондоне в конце 1668 г. и первой половине 1669 г. и в каком отношении он находится с "принцем Стюардо" из Неаполя, а в конечном счете - о его связи со слугой "Эсташем Доже". Ответы на эти вопросы были различными у разных историков, причем для разгадывания загадки, разумеется, было необходимо изучить фальшивые письма Карла II, поскольку они принадлежали де ла Клошу и поэтому могли пролить свет на его цели и намерения.

В 1862 г. известный английский историк Актон (к слову сказать, признавший подлинность писем) считал, что де ла Клош был бастардом Карла II, что он в конце 1668 г. или начале 1669 г. был убит лакеем, который с его деньгами и бумагами прибыл в Неаполь под именем "принца Стюардо". Эту версию, правда с признанием подложности писем, защищала в 1904 г. английская исследовательница Кэри в книге "Острова Па-де-Кале и Ла-Манш". Она предположила, что появление "принца Стюардо" - это трюк самого Карла II, имевший целью объяснить исчезновение де ла Клоша, который по просьбе короля был арестован во Франции и стал "маской". А Лэнг, тоже считая письма подлинными, полагал, что истинный де ла Клош скрывался под маской иезуита. Бэрнс в книге "Человек под маской" (1908 г.) полагал, что де ла Клош - это аббат Преньяни, который как знающий тайну Дуврского договора был

обречен на вечное заточение. Тогда, как мы уже знаем, не были известны мемуары одного современника, засвидетельствовавшего, что аббат Преньяни умер в 1679 г. в Риме.

М. Паньоль обращает внимание на тот факт (отмеченный еще Бэрн-сом), что в последнем из фальшивых писем короля содержится совет де ла Клошу по дороге в Лондон посетить сестру Карла II Генриетту, герцогиню Орлеанскую. Это может означать, что де ла Клош, сочинивший это письмо, намеревался добиваться аудиенции у сестры короля. Между тем в безусловно подлинном письме Карла к герцогине, датированном 20 января 1669 г., он сообщал, что его письмо привез "итальянец, ни имени, ни звания которого Вы не знаете. Он передал мне Ваше письмо в столь темном коридоре, что я при встрече не узнал бы его в лицо". Паньоль вслед за другими авторами полагает, что слово "итальянец" в контексте письма означает "человек, прибывший из Италии". Надо признать, что в целом это действительно очень темное место в письме Карла. Однако вряд ли оно дает основание для догадки Паньоля, что это был ответ на исчезнувшее письмо Генриетты. В последнем она обращала внимание Карла на силь- ное сходство де ла Клоша с Людовиком XIV, которого Карл II отлично знал со времени, когда находился при французском дворе. В своем ответе Карл в завуалированной форме давал понять сестре, что решил "не узнавать" де ла Клоша. Паньоль считает, что Карл II после встречи в январе 1669 г. с де ла Клошем разъяснил, что тот не его сын, а кузен, брат Людовика XIV, и ввел его под именем Мартина в "заговор Ру". Однако французская дипломатия при помощи сэра Самуэля Морленда узнала о заговоре, и это предопределило его полный провал. "Мне кажется несомненным, - пишет М. Паньоль, - что донесение Рювиньи изменило ход истории Франции". После похищения Ру французское правительство потребовало выдачи Мартина. Карл II не мог не согласиться на это требование, но из-за того, что было двое Мартинов - подлинный и мнимый, арест затянулся до начала июля 1669 г. У де ла Клоша имелась большая сумма денег, выманенных у иезуитов под "поручительство" Карла, содержащееся в одном из его подложных писем. Запуганный слуга де ла Клоша после ареста хозяина был отправлен в Неаполь, где сыграл свою роль обогатившегося лакея "принца Стюардо".

Такова реконструкция событий первой половины 1669 г., связанных с исчезновением де ла Клоша. Стоит ли повторять, что в своей основе она остается гипотезой, подкрепленной в значительно меньшей степени фактами, чем домыслами. В этой гипотезе не все в порядке с логикой и с хронологией. Хотя Ру только в конце февраля 1669 г. бежал из Лондона, английское правительство еще задолго до этого не могло не знать, что Людовик XIV, осведомленный о заговоре, потребует выдачи его участников. Стоило ли в таких условиях Карлу II в январе 1669 г. "вводить" де ла Клоша в уже провалившийся заговор? Да и вообще, если Карл II действительно вовлек "Мартина" в заговор, вряд ли в его интересах было выдавать его Людовику XIV, а не заставить просто исчезнуть (навсегда или на время - другой вопрос). Не проще ли объяснить процитированное место из письма Карла II к сестре, даже считая его обращенным к де ла Клошу (что отнюдь не доказано), таким образом: "От Вас прибыл посланец, выдающий себя за моего сына, но я не намерен "узнавать", то есть признавать, его"?

Паньоль приводит, как уже указывалось, 13 "совпадений" между Мартеном и Доже, призванных доказать, что это одно и то же лицо - брат Людовика XIV. Многие из этих совпадений кажутся весьма натянутыми. В этой связи отметим еще одну несообразность. Клош говорил отцу Олива в 1668 г., что ему 24 года. Паньоль считает, что де ла Клош лгал, чтобы сойти за сына английского короля: в 1668 г. Карлу, родившемуся в 1630 г., было 38 лет, и он не мог иметь 30-летнего сына (если де ла Клош - близнец, то он родился в 1638 г.). Но Паньоль как будто не замечает выводов, напрашивающихся из этих фактов. Во-первых, если де ла Клошу было действительно 30 лет, он не мог не понимать, что он не является сыном Карла II и что, следовательно, абсурдно и не безопасно пытаться добиться "признания" со стороны короля. С другой стороны, он не должен был бы в этом случае стремиться к встречам с Карлом II ни до, ни после поездки в Рим, поскольку не мог предполагать, что при свидании король раскроет ему тайну его происхождения. Отпадает и предположение Паньоля, что предстоящий приезд в Рим шведской королевы Христины испугал не де ла Клоша, а Карла II, опасавшегося разоблачения собственных планов (каких?) и поэтому действительно вызвавшего своего мнимого бастарда в Лондон. Число недоуменных вопросов можно было бы значительно умножить. Важнее, что само основание гипотезы Паньоля допущение существования двух Мартинов, подлинного и мнимого, - ничем не подтверждено и поэтому произвольно. Иными словами, гипотеза существования брата-близнеца у Людовика XIV обосновывается догадкой о наличии двойника у "подходящего" персонажа. Нетрудно заметить, что на основании такого предположения можно с равным успехом выдвинуть и многие другие кандидатуры на роль "маски", например уже отвергнутого аббата Преньяни. Пусть известно, что он в Риме в 1679 г. "сгнил от дурной болезни". Если это был не он, а подставное лицо, сам Преньяни под именем Доже сидел в темнице в Пинероле? Вдобавок в случае с Преньяни нужно предположить одну подмену, а в гипотезе Паньоля - две (Мартин - Мартен - "принц Стюардо"), В конце концов "маской" могло оказаться и лицо, о связи которого с событиями 1669 г. ничего не было известно. Находка какого-то нового документа может опрокинуть все прежние построения и гипотезы.

По мнению Паньоля, если не признать, что "Мартен" был арестован и под именем Доже отослан в Пинероль, и отрицать, что под этой двойной маской скрывался брат короля, становится совсем непонятно, зачем "маску" столь тщательно охраняли в течение трех с половиной десятилетий, содержали в хороших условиях, не жалея связанных с этим немалых затрат. Немыслимо, что все это делалось для какого-то рядового участника протестантского заговора, которому в этом случае, вероятно, была бы уготована участь Ру, подвергнутого публично колесованию в Париже. Для концепции М. Паньоля очень важно подыскать правдоподобные объяснения тем местам в переписке Сен-Мара и Лувуа, которые как будто прямо противоречат тому, что Доже был заключенным в маске. Поэтому с самого начала все такие места объявляются попыткой замести следы, сбить с толку тех, в чьи руки может в будущем попасть переписка. Отвергнутые все вместе, они потом соответствующим образом истолковываются каждое в отдельности. Сен-Мар в 1674 г. предложил, чтобы Доже был приставлен взамен умершего лакея к Фуке, король согласился. Однако Лувуа в письме от 30 января 1675 г., а потом еще более категорически 11 марта предписал принять меры, чтобы исключить возможность встречи Доже и герцога Лозена. Специально указывалось, что, если потребуется, герцогу можно подыскать лакея, но никак не Доже. Все же зачем превращать Доже, если принимаются такие меры к сохранению его тайны, в лакея Фуке? Возможно, это было сделано если не из сострадания, то из нежелания, чтобы он заболел, сошел с ума от одиночества, погиб, - ведь власти не хотели приближать час его смерти. Это все делалось не для Фуке, а ради Доже. Ведь можно было подыскать для Фуке другого слугу, тем более что он был спокойным человеком и не избивал в припадке гнева своих слуг палкой, как это случалось с герцогом Лозеном. Как бы то ни было, Доже выполнял свою роль слуги без маски, иначе это пробудило бы только любопытство Фуке. Конечно, Фуке мог узнать Доже, но кому мог бывший сюринтендант поведать о своем открытии? Однако Сен-Мар тогда не знал, что Фуке, камера которого находилась над камерой Лозена, и герцог переговаривались через проделанное ими отверстие соответственно в полу и потолке. Ведь тюремщики выяснили это только весной 1680 г., после смерти Фуке. В данном контексте любопытно письмо Лувуа к Фуке от 23 ноября 1678 г., в котором сюринтенданту от имени короля задавался вопрос, разговаривал ли Доже о чем-то секретном с другим слугой - Ла Ривьером, и предписывалось ответить на этот вопрос, не сообщая содержания письма Сен-Мару. Возможно, это была лишь игра и Лувуа переслал Сен-Мару копию ответа Фуке.

Но очевидно, что в Париже не доверяли даже своему образцовому тюремщику - из его корреспонденции можно заключить, что за ним постоянно наблюдали один или несколько правительственных шпионов. За ответ на запрос из Парижа Фуке было обещано облегчить условия его заключения. И такие послабления режима вскоре последовали - Фуке разрешили прогулки вдоль крепостной стены в сопровождении своих двух слуг под присмотром Сен-Мара. С начала 1679 г. Фуке и Лозену были дозволены взаимные посещения, совместные прогулки, несколько позднее они получили право принимать посетителей. При этом было предписано строго соблюдать условие, по которому Лозен и Доже не должны были встречаться друг с другом (письмо Лувуа от 15 февраля 1679 г.). М. Паньоль склонен считать письмо Лувуа к Фуке, о котором шла речь выше, ловкой провокацией. Ответив на вопрос о том, разговаривал ли Доже с Ла Ривьером, Фуке тем самым невольно подписал себе приговор. Ведь он признал, что и ему известны секреты своего нового слуги. Это определило решение Людовика XIV, продолжавшего ненавидеть бывшего сюринтенданта, чему немало способствовало и влияние новой фаворитки мадам Ментенон, также питавшей злобу к Фуке.

Было предписано погубить Фуке, но так, чтобы это не оставило следов и обошлось без формального приказа из Парижа. Ослабление тюремного режима, о котором сразу заговорили при дворе, где у Фуке еще сохранились доброжелатели, должно было скрыть подготовлявшуюся расправу. 18 августа 1679 г. Лувуа пишет Сен-Мару, что если тот имеет важные новости и не желает доверить их бумаге, пусть пришлет в качестве доверенного курьера Бленвильера (являвшегося, как мы помним, кузеном начальника тюрьмы). Повторяя в своем ответном письме буквально слова министра, Сен-Мар пишет, что у него действительно имеется секрет, и просит принять в Париже Бленвильера, кстати, известного Лувуа, поскольку он уже однажды, в ноябре 1669 г., ездил к нему с тайным поручением. Министр ответил: "Я жду Вашего посланца". Эти письма ясно показывают, что действительным инициатором поездки был Лувуа, а Сен-Мар, посылая Бленвильера в Париж, лишь выполнял приказ начальства. Блен-вильер прибыл в Париж в начале сентября и оставался в столице целых четыре месяца может, это было следствием колебаний короля. Вскоре после 10 января Бленвильер уехал обратно в Пинероль. Он привез и известие о большой денежной награде Сен-Мару. После прибытия Бленвильера режим заключения Фуке становился все более суровым. Сократилось число дозволенных ему встреч с жителями Пинероля. Покинули Пинероль дочь Фуке и ее жених, которым ранее разрешили свидание с заключенным.

Примерно через два месяца (22 или 23 марта 1680 г., это с очевидностью следует из сохранившихся документов) после приезда Бленвильера Фуке умер в тот самый момент, когда стало известно о намерении короля освободить бывшего сюринтенданта. Эта запоздавшая милость кажется, по мнению Паньоля, особенно подозрительной, если учесть будто бы мстительный нрав короля - он прощал врагов только тогда, когда они были ему нужны, как это было с лидерами Фронды - Рецем, Конде, Тюренном. Явно с целью опровергнуть распространившиеся слухи об отравлении король приказал выдать тело покойного его семье. Но этот приказ последовал лишь через 16 дней после смерти Фуке, и еще несколько дней потребовалось его сыну де Во, чтобы доехать до Пинероля. Во всяком случае, к этому времени труп должен был разложиться до неузнаваемости. Медицина того времени была бессильна обнаружить следы отравления растительными ядами. Признаки смерти от такого яда или от апоплексии были неразличимы. Да, вероятно, никакого вскрытия тела и не производилось (соответствующая депеша Сен-Мара исчезла), и родные похоронили останки Фуке в Пинероле. (Установление еще в XVIII в. Жакобом факта, что трупа Фуке не было в семейном склепе, и послужило толчком к предположению, что он являлся заключенным в маске.)

К числу многих труднообъяснимых обстоятельств, связанных так или иначе с историей "маски", принадлежат эпизоды, которые относятся к дням, последовавшим за смертью Фуке. Немудрено, что они могли подвергаться самым различным, даже взаимоисключающим истолкованиям, в зависимости от исходной точки зрения, которой придерживался тот или иной исследователь.

Лувуа в ответ на несохранившийся, как уже отмечалось, отчет Сен-Мара о смерти Фуке направил ему 8 апреля 1670 г. очень любопытное письмо. В нем министр упоминает об отверстии, пробитом между камерами Фуке и Лозена, с помощью которого арестанты могли долгое время общаться без ведома тюремщиков. Однако министр не выражает ни малейшего неудовольствия по поводу столь непростительной оплошности Сен-Мара, не сумевшего вовремя обнаружить это отверстие. Напротив, Лувуа выражает полное удовлетворение действиями Сен-Мара, на которого продолжали сыпаться и денежные подарки. Его кузен и посланец Бленвильер получил назначение на должность коменданта крепости Мец, с тем чтобы через несколько лет вновь присоединиться к Сен-Мару на острове Сен-Мар-герит. Министра - так комментирует все это Паньоль - по-видимому, мало волновало то, что герцог Лозен узнал секреты Фуке и его слуги Ла Ривьера. Однако возникает необъяснимый с позиции Паньоля вопрос: каким образом министр мог быть уверен, что Фуке не сообщил Лозену и тайну Доже? Ведь отверстие существовало длительное время, возможно, еще до того, как Фуке получил королевское предписание сообщить, не рассказал ли Доже свои секреты Ла Ривьеру. Не говоря уж о том, что Фуке мог, несмотря на приказ из Парижа, исходивший от его врагов, все же сообщить Лозену то, что узнал от Доже. Если Фуке был отравлен прежде всего потому, что он знал тайну Доже, как можно было несколько позднее освободить Лозена? Его лишь ложно уверили, что Ла Ривьер и Доже выпущены на свободу. По мнению Паньоля, одна из целей, которая преследовалась этим, - убедить Лозена, даже если он узнал от Фуке, кем является Доже, что все рассказанное - нелепая выдумка слуги сюринтенданта.