Пять веков британского поэтического портрета
Шрифт:
Ждет эмпирей того, кому знаком
Из всех даров — не виртуозный слог,
Не золотой Поэзии чертог,
А братская любовь, что греет нас.
Антропофаги (Мавра дивный сказ),
Волшебный пояс, что носил Улисс,
Горят сияньем Муз, но первый приз —
Удел не их; в честь Девяти сестер
Творенье не тщеславного пера,
А скромный дар тебе, моя сестра.
Как возвещает третье из имен,
Им наш с тобой, сестра, союз скреплен:
Тебе сулит оно как добрый знак
Сынков, и дочек, и без счету благ.
Перевод Светланы Лихачевой
Альфред Теннисон
Кэт
Не позабыть мне злых гримас,
Волос, как смоль, и черных глаз
Той, чей смешок колюч и дик,
Как дятла дробь в тиши, — и вас
Не пощадит ее язык —
Кэт скажет правду напрямик.
Тот язычок неукротим,
А голосок звенит струной;
Как пламя, бьется в сердце жар.
Нрав пышет кипятком крутым,
И ум искрится озорной,
Острее сабли янычар.
Пряма как луч, чиста как лед,
Придирчив вкус ее и строг.
Где друга Кэт себе найдет,
Сверкающая, как клинок?
Кэт говорит, что нет мужчин,
Кэт презирает звон монет,
Не верит клятвам и стихам,
Ей скучен мой любовный бред.
Будь доблестный я паладин,
Увитый лаврами побед,
Кумир солдат и светских дам —
Я дал бы рыцарский обет
И ринулся в смертельный бой,
С пути сметая вражий клин,
За нежный взгляд ее один —
И был бы в хрониках воспет.
Кэт нужен рыцарь и герой,
Но нет героев, век не тот.
Где пару Кэт себе найдет?
Перевод Алексея Круглова
Данте Габриэль Россетти
Видение Фьяметты[7]
Стоит Фьяметта, в пелене тоски,
Под яблоней; вокруг кипит весна.
И сыплются цветы, когда она
Отводит ветвь движением руки.
Срываются, как слезы, лепестки,
Взлетает птица, меж ветвей видна,
Душа предощущением полна:
Жизнь — вянет; смерть крадется воровски.
В летящий шелк красавица одета,
И ангела вдруг замечаем мы
У края яркой солнечной каймы.
Надежда воплощенная, Фьяметта,
Являет знак Господнего обета.
Се — свет души на фоне смертной тьмы.
Перевод Валентины Сергеевой
Норман Маккейг (1910–1996)
Тетя Джулия
Тетя Джулия говорила по-гэльски
очень громко и очень быстро.
Я не мог ей ответить,
просто не понимал.
Ходила в мужских башмаках,
а чаще была босиком.
Помню ее ступню,
сильную, в глине и торфе,
над легкой педалью прялки,
пока она правой рукой, как волшебник,
тянула из воздуха пряжу.
У нее был один этот дом,
где по ночам я лежал
в непроглядной, незыблемой
тьме кровати,
слушая добрых друзей-сверчков.
Казалось, она была всем: ведрами
и водой, льющейся в них.
Она была ветром с дождем,
что обрушивался на дом;
теплыми яйцами, черными юбками,
копилкой-чайником
с трехпенсовиком на дне.
Тетя Джулия говорила по-гэльски
очень громко и очень быстро.
И когда я хотя бы чуть-чуть