Пятая пробирка

Палмер Майкл

Следующие сутки были для Натали малоприятными, хотя ее дыхание немного улучшилось. Она, конечно, ра­довалась тому, что ей удалось спасти мать и племянницу, но депрессия, вызванная новостью о состоянии ее легкого, продолжала усугубляться. Несколько раз приходила пси­хотерапевт и наконец смогла убедить Натали попробовать принимать легкий антидепрессант. Но кроме лекарства она попросила принесли ее ноутбук и почти все время, что не спала, проводила теперь в сети, читая о транспланта­ции легких, типировании тканей,

гистосовместимости и о недавно принятой формуле, определяющей, кто может по­лучить этот весьма редкий орган, — показателе легочной совместимости.

Этот показатель, если упростить сложную термино­логию, определял вероятность выживания на последую­щий год. В математических уравнениях мало значения придавалось возможной инвалидности — речь шла толь­ко о вероятности смерти. И без того тягостное настрое­ние Натали стало еще мрачнее, когда она поняла, что даже вероятность того, что ее ждет смерть в ближайшем будущем, лишат ее призрачного шанса получить транс­плантат. Она может годами еле волочить ноги, борясь за каждый вздох, но это не шло в расчет. Качество жизни отступало на второй план, а основным становились коли­чественные показатели.

Впрочем, какая разница? Натали все равно не хотела пересадки. Она не хотела готовиться и ждать, не хотела операции, не хотела пить эти чертовы препараты против отторжения и страдать от их побочных эффектов. Не хо­тела провести остаток жизни под дамокловым мечом экстренной госпитализации в случае отторжения чужого органа. Жить, имея силы не больше, чем у помидора, или жить, поглощая таблетки, которые позволят чужому лег­кому не дать ей умереть... Большой выбор...

В довершении всех бед Натали снова начали посещать видения ужасов Рио. Без всякого предупреждения, полно­стью захватывая ее сознание, — обычно по ночам, но ино­гда и днем. Сцены эти никогда не были воспоминаниями, они являлись ужасом на уровне инстинктов. Появление их спустя почти месяц после действительных событий доктор Фирстайн не могла объяснить иначе как рециди­вом посттравматического шока.

Натали снова в своем полусне висела на заборе в тем­ном переулке, когда звук шагов вернул ее к действитель­ности. Она медленно открыла глаза в ожидании очередно­го репортера, хотя настоятельно просила охрану и сестер не пускать их к ней. Но вместо репортера Натали увидела свою мать, державшую в руках номер «Геральда» с боль­шой, на две страницы, статьей про нее, отважную спаси­тельницу. Позади матери стоял Беренджер, а рядом с ним, с каким-то пластиковым ящиком в руках, Терри Миллвуд, оба — самые частые посетители ее палаты.

— Привет, мам! Тебя уже выписали? И Дженни тоже?

— Да, еще вчера вечером. Мы живем у тебя, пока не ре­шили, что делать дальше. Сейчас с Дженни осталась моя подруга Зуки.

— Это хорошо. Думаю, меня не сегодня-завтра тоже вы­пишут, но

нам хватит места и на троих.

— Я так беспокоилась за тебя! Как ты?

— Нормально, мама. Ты помнишь доктора Беренджера и... Терри?

— Конечно! Мы только сейчас говорили о тебе в холле.

Натали не хотела давать волю злости, но новости о со­стоянии легкого и возможной пересадке были еще слиш­ком болезненными.

— Мама, они оба хирурги, — сказала она. — Думаю, они показали тебе все бумаги о несчастном случае... Дом сго­рел полностью, сгорело все твое имущество... Ты и Джен­ни чуть не погибли. И из-за чего? Из-за твоего «Винсто­на»... Я знаю, как судьи относятся к табачным компаниям, помню, какое горе ты пережила, потеряв Элену, но я знаю и то, что ты палец о палец не ударила, чтобы бросить ку­рить. Ты делала все, что могла, для Дженни, и ты же чуть не погубила бедную девочку...

Такой долгий монолог забрал у Натали столько сил, что она едва дышала.

Эрмина не ожидала такого словесного натиска.

— Я... Прости меня, Нат! Мне очень жаль...

Натали не смягчилась.

— «Очень жаль»... Слишком мало, мама!

Эрмина вытянула вперед правую руку и покрутила в воздухе кистью:

— Ну хоть что-то хорошее есть, — сказала она с глупо­вато-застенчивым видом. — Я уже три дня не курю, и по­смотри — никотиновые пятна исчезли!

Беренджер и Миллвуд пробормотали что-то одобри­тельное, но Натали была непреклонна.

— Больше ты не будешь курить, мама! Ни одной сигаре­ты, — выпалила она.

— Обещаю! Я буду стараться.

— Ни одной! — снова повторила Натали, представив себе поврежденные альвеолы в единственном легком. На­конец она вздохнула и добавила: — Ну хоть вы с Дженни живы и здоровы, а это главное...

Дуг Беренджер подошел к кровати, поцеловал Натали в лоб и положил рядом с ней коробку шоколадных конфет. Потом он повернулся к Эрмине.

— Миссис Рейес, не могли бы мы, я и Терри, побеседо­вать с Натали несколько минут с глазу на глаз?

Эрмина, смутившись, но стараясь не показать обиды, пробормотала:

— Конечно! — и вышла из палаты.

— О тебе тут только все и говорят, — начал Беренд- жер. — Я слышал, что мэр и Сэм Голденберг собираются устроить что-то вроде церемонии награждения.

— Сделайте, что можно, чтобы поскорее избавить меня от этого.

— И у меня еще не было возможности поздравить тебя с возвращением в колледж.

— Спасибо. Хорошие новости я обычно праздную на искусственном дыхании. Это становится традицией.

Миллвуд поставил рядом с кроватью свой пластико­вый ящик.

— Это карточки с пожеланиями выздоровления, — ска­зал он. — Все любят такую замечательную героическую женщину, включая нас. Тут послания отовсюду, не только из Бостона.