Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]
Шрифт:
Северный берег медленно удалялся, и так же медленно вставал на горизонте зеленый лес с клубившимися над ним дымами. Теперь Дженнак был уверен, что они пересекают затопленную и заболоченную речную долину; она шла с заката на восход солнца и слегка изгибалась, будто застоявшийся умирающий поток еще не оставил надежды прорваться к Матери Вод. По обе стороны от невидимой тропинки, размеченной перьями, стелились желтые травы, похожие на лезвия прямых тайонельских клинков - таких же, как висевшие на поясе Дженнака; временами траву сменяла поросль мха, оказавшегося при ближайшем рассмотрении не серым, а серебристо-седым, усеянным мельчайшими лиловатыми цветами. Через каждые пятьдесят-сто шагов попадались
Но все было спокойно. Если не считать жары, туч гнуса и едкого запаха горевшего зелья, что смешивался с гнилостным смрадом, коим тянуло от грязевых озер, лишь одно тревожило Дженнака: безжизненность простиравшейся перед ним трясины. Не говоря уж о кайманах, которыми он пугал Ирассу, тут нельзя было обнаружить и более мелких существ, даже пиявок или пауков, питающихся мошкарой. Птиц он тоже не видел; казалось, между лесом и этой странной топью воздвигнута невидимая стена, отделяющая жизнь от… От чего? От смерти? От небытия? От Великой Пустоты?
Сознание его как бы раздвоилось. Взгляд Дженнака по-прежнему был внимательным, движения - осторожными; он слышал плеск воды за спиной, тяжкое сопенье сеннамитов и сдержанные проклятия Ирассы, он обонял запахи тлена и дымовой завесы, он чувствовал твердость грунта под толстыми подошвами сапог и вес копья с широким длинным лезвием в своих руках. Но некая часть разума будто бы отдалилась от сиюминутного - и тот, второй Дженнак, не обращал внимания на четыре крошечные фигурки, копошившиеся в грязи, с безумной медлительностью переползавшие от одного травяного конуса к другому. Этот Дженнак не ощущал ни вони, ни жары, ни духоты; ничто не мешало ему думать, рассчитывать и вспоминать.
Сначала он размышлял о предстоящей встрече с арахака и о магических приемах, что могли бы сделать его слова весомей и убедительней; затем - о Вианне и вопросе, прочитанном на ее губах. Кто убережет?..
– вопрошала она, и ответ, разумеется, был двояким. Вианна, канувшая в Великую Пустоту, в то же время оставалась с ним, и, по соизволению богов, хранила и оберегала - и сейчас, и в Тайонеле, когда Люди Мрака шли по его следам, и в сражениях с атлийцами, и в войнах, что вел он в Бритайе и на материке, уничтожая шайки бродячих фарантов. В том была половина ответа, а дальнейшее зависело от него, от его ума, ловкости и силы, от умения истолковать полученный знак. В конце концов, Одисс, Хитроумный Ахау, помогает лишь тем, кто не ленится шевелить мозгами!
Подумав об Одиссе и прочих богах, пославших предупреждение через Вианну, Дженнак внезапно сообразил, что мысли его подбираются к сфероиду из багровой яшмы - или, быть может, вовсе не из яшмы, а из какого-то похожего на нее материала. Шар этот был для него загадкой, столь же непонятной, как и царившешее на болоте безлюдье, но, в отличие от этой пугающей пустоты, он ничем не угрожал, возбуждая не тревогу, а фантазию и любопытство. Дженнак думал о том, что боги не оставили вещественных следов своего присутствия; ничего, кроме знаний и Книг Чилам Баль, вырубленных в камне людьми и ими же перенесенных на кожу и бумагу. Но этот шар… Мог ли он принадлежать самим Кино Раа? И если так, какими путями попал он в Чанко, в страну, не принявшую учения Шестерых?
Или он все же сделан чанкитами? Выточен и отполирован с неподражаемым и столь же загадочным искусством, поистине таинственным, ибо как удалось дикарям с бесплодных гор превзойти умелых мастеров Юкаты и Арсоланы, сплетающих
– туземцам Р'Рарды? Или шар не подарен и не продан, а отнят у какого-то чанкитского странника, рискнувшего спуститься с прохладных гор в знойные джунгли? Но в любом случае - какой в нем смысл?
Собственно, сей вопрос являлся основным: коль знать, для чего предназначена эта яшмовая сфера, то кое-какие проблемы разрешились бы сами собой. Предположим, размышлял Дженнак, ее назначение такое же, как у гадательных юкатских шаров; и что отсюда следует? Он не был посвящен в тонкости древнего майясского искусства пророчеств и предсказаний, и знал лишь, что нефритовые и яшмовые шары нужно вращать особым образом и с определенной скоростью, разглядывая возникающие на их поверхности узоры. Так гадали в очень далекую эпоху, еще до Пришествия Оримби Мооль, и теперь, весьма возможно, в мире не осталось ни одного мудреца, знакомого с таинственным старинным обрядом.
Что будет, если он попытается вращать шар? Подметит ли он что-нибудь в чередовании багровых и розовых полос, или созерцание сферы вызовет некие видения - вроде тех, что открывались ему за темным занавесом Чак Мооль? Во всяком случае, стоит попробовать, решил Дженнак; если не за тем, чтоб добиться каких-то результатов, то хотя бы…
Виски его вдруг окатило холодом; он вздрогнул и очнулся. Что-то случилось в мире, что-то начало меняться на этой плоской и безжизненной равнине, стиснутой зелеными стенами леса - то ли повеяло над ней ледяными ветрами, то ли воцарилась полная и пугающая тишина. В следущее мгновенье Дженнак осознал, что мошкара исчезла, будто бы унесенная ураганом, что стоит он по колени в грязи перед очередной промоиной, стиснув обеими руками копье, и что позади не слышится ни всплеска, ни вздоха.
– Приготовиться, - сказал он, и за спиной тут же наметилось движение. Хрирд, осторожно нащупывая ногой тропинку, продвинулся влево и встал в двух шагах от Дженнака, раскручивая на цепи тяжелый шипастый шар; Уртшига поднял копье и двузубая тень наконечника протянулась к грязевому окну; наконец, щелкнул самострел Ирассы.
– Сохрани нас Священный Дуб и милость Кино Раа, - пробормотал он.
Дженнак кивнул, рассматривая черную блестящую поверхность промоины, которая вдруг начала собираться в длинный округлый валик и заворачиваться кверху - точь в точь как набегающая на берег волна. Правда, верхний ее край был треугольным, приподнятым в центре, с непонятным образованием, похожим на дряблый мешок или покрытый трещинами обломок базальта. От него в обе стороны пластались как бы темные кожистые крылья или гигантские плавники локтей десяти в длину; они влажно поблескивали, подрагивали, трепетали - и росли. Росли, пока мешок меж ними не навис над Дженнаком словно каменное ядро, заложенное в чудовищную живую катапульту.
Он не сумел бы сказать, сколь велика эта тварь, непохожая на созданий земли и вод, лесов и гор, дня и ночи; быть может, туловище ее, такое же огромное, мощное и гибкое, как у морского змея, скрывала трясина, или вся она поднялась над черным вязким зеркалом, встала стеной, загораживая тропу и всматриваясь в Дженнака будто бы всем своим жутким, безголовым и безглазым телом. Солнце стояло высоко, лучи его тонули в угольно-черной плоти монстра, и Дженнак, с расстояния двадцати шагов, не видел ни грозно ощеренной пасти, ни смертоносных бивней, ни лап с остроконечными когтями, ни хвоста; только подобное мешку образование да короткий отросток под ним.