Пятьдесят оттенков свободы
Шрифт:
— Рэй, мне очень жаль.
— Твоя мать ждет твоего звонка, — говорит он уже чуть спокойнее.
Я целую его в щеку, и он наконец смягчается.
— Я позвоню ей. Мне правда очень жаль. Но спасибо за то, что научил меня стрелять.
Мгновение он взирает на меня с неуместной родительской гордостью.
— Рад, что ты не промахнулась, — ворчливо говорит он. — А теперь поезжай домой и отдохни.
— Ты хорошо выглядишь, папа. — Я стараюсь сменить тему.
— А ты бледная. — Его страх внезапно становится очевидным. Взгляд точно такой же, какой был у Кристиана этой ночью, и я хватаю его за руку.
— Я
Он стискивает мою ладонь и обнимает.
— Если бы с тобой что-то случилось… — шепчет он хрипло.
Слезы обжигают мне глаза. Я не привыкла, что мой отчим проявляет чувства.
— Папа, со мной все хорошо. Ничего такого, чего не исцелить горячим душем.
Мы выходим через заднюю дверь больницы, чтобы не встречаться с папарацци, столпившимися у входа. Тейлор ведет нас к поджидающей машине.
Кристиан молчит, когда Сойер везет нас домой. Я избегаю взгляда Сойера в зеркале заднего вида, чувствуя себя неловко из-за того, что последний раз видела его в банке, когда улизнула от него. Я звоню маме, она всхлипывает в трубку. Почти всю дорогу мне приходится ее успокаивать, но удается это лишь тогда, когда я обещаю, что мы скоро ее навестим. На протяжении всего разговора Кристиан держит меня за руку, большим пальцем поглаживая костяшки. Он нервничает… что-то произошло.
— Что случилось? — спрашиваю я, когда наконец завершаю разговор с мамой.
— Меня хочет видеть Уэлч.
— Уэлч? Зачем?
— Он раскопал что-то про этого ублюдка Хайда. — Кристиан злобно кривит губы, и холодок страха пробегает по мне. — Не захотел говорить мне по телефону.
— Ой.
— Он приезжает сегодня из Детройта.
— Думаешь, он нашел какую-то связь?
Кристиан кивает.
— Как считаешь, что это?
— Понятия не имею. — Он озадаченно хмурит лоб.
В «Эскале» Тейлор заезжает в гараж и останавливается возле лифта, чтобы высадить нас, прежде чем парковаться. В гараже мы можем избежать назойливого внимания фотографов. Кристиан помогает мне выйти из машины. Обнимая за талию, ведет к лифту.
— Рада, что дома? — спрашивает он.
— Да, — шепчу я. Но когда я оказываюсь внутри знакомого лифта, чудовищность того, через что я прошла, обрушивается на меня, и меня начинает трясти.
— Эге… — Кристиан обнимает меня и привлекает к себе. — Ты дома. Ты в безопасности, — говорит он, целуя меня в волосы.
— Ох, Кристиан! — Плотину в конце концов прорывает, и я начинаю всхлипывать.
— Ну, ну, — шепчет Кристиан, прижимая мою голову к своей груди.
Но уже слишком поздно. Не в силах сдержаться, я рыдаю ему в рубашку, вспоминая жестокое нападение Джека, «Это тебе за SIP, паршивая сука!», как говорю Кристиану, что ухожу, «Ты уходишь от меня?», и свой страх за Миа, за себя, за маленького Комочка…
Когда двери лифта раскрываются, Кристиан берет меня на руки, как ребенка, и несет в фойе. Я обвиваю его руками за шею, прижимаюсь к нему и тихо плачу.
Он несет меня прямо в ванную и мягко усаживает на стул.
— Ванна? — спрашивает он.
Я качаю головой. Нет… нет… не как Лейла.
— Душ? — Голос его пронизан беспокойством.
Киваю сквозь слезы. Мне хочется смыть с себя всю грязь последних дней, смыть
— Эй, — нежно воркует Кристиан. Опустившись передо мной на колени, он отнимает мои руки от залитых слезами щек и берет лицо в свои ладони. Я смотрю на него, смаргивая слезы.
— Ты в безопасности. Вы оба, — шепчет он.
Комочек и я. Глаза мои опять наливаются слезами.
— Ну, будет тебе. Мне невыносимо видеть, как ты плачешь. — Голос у него хриплый. Он большими пальцами вытирает мне щеки, но слезы все равно текут.
— Прости меня, Кристиан. Прости за все. За то, что заставила тебя беспокоиться, за то, что рисковала всем, за то, что сказала.
— Тише, детка, пожалуйста. — Он целует меня в лоб. — Ты тоже прости меня. Танго танцуют вдвоем, Ана. — Он криво улыбается мне. — Ну, по крайней мере, так всегда говорит моя мама. Я говорил и делал то, чем не могу гордиться. — Его серые глаза печальные, но кающиеся. — Давай тебя разденем, — мягко говорит он. Я вытираю нос тыльной стороной ладони, и он снова целует меня в лоб.
Кристиан проворно раздевает меня, очень осторожно стаскивая майку через голову. Но голова у меня уже не так болит. Заведя меня в душ, он в рекордное время сбрасывает с себя одежду, и мы вместе ступаем под благословенную горячую воду. Он привлекает меня в свои объятия и держит так очень долго, пока вода стекает по нашим телам, успокаивая нас обоих.
Он дает мне поплакать у него на груди, время от времени целует в волосы, но не отпускает, только мягко покачивает под струями теплой воды. Я наслаждаюсь ощущением его кожи на моей, волос у него на груди под своей щекой… Мужчина, которого я люблю, сомневающийся в себе, прекрасный мужчина, которого я могла потерять из-за своего безрассудства. Я чувствую пустоту и щемящую боль от этой мысли, но радуюсь, что он здесь, все еще здесь, несмотря на то что произошло.
Ему предстоит еще многое объяснить, но единственное, чего я хочу, — это упиваться ощущением его успокаивающих, защищающих рук, обнимающих меня. В эту минуту я понимаю: любое объяснение с его стороны должно исходить от него. Я не могу вынуждать его — он сам должен захотеть рассказать мне. Я не желаю быть «пилой», постоянно пристающей к мужу с расспросами. Я знаю, он любит меня больше, чем кого-либо другого, и пока что этого достаточно. Осознание этого приносит облегчение. Я перестаю плакать и отступаю назад.
— Лучше? — спрашивает он.
Я киваю.
— Вот и хорошо. Дай мне посмотреть на тебя, — говорит он, и я не сразу понимаю, что он имеет в виду.
Но он берет ту мою руку, на которую я упала, когда Джек меня ударил, и внимательно осматривает. На плече у меня — синяки, а на локте и запястье — царапины. Он целует каждую. Потом хватает с полочки мочалку и гель для душа, и знакомый сладкий аромат жасмина наполняет мне ноздри.
— Повернись. — Он мягко начинает мыть мою ушибленную руку, потом шею, плечи, спину и другую руку. Чуть поворачивает меня и проводит вниз по моему боку своими длинными пальцами. Я морщусь, когда они скользят по большому синяку на бедре. Глаза Кристиана твердеют, а губы плотно сжимаются. Гнев его осязаем, когда он резко втягивает воздух сквозь стиснутые зубы.