Пятка

Алексеева Ольга

– Ну, вот и кофе!

Я оглянулась. Никита держал в руках поднос. Его взгляд остановился на картине, которую я держала обеими руками. Я увидела, как заиграли желваки на скулах

Крайнова, как помрачнел его взгляд. Не зная, что сказать, я осторожно развернула картину и подошла к художнику. Он не смотрел в мою сторону. Молча поставил на столик поднос, развернулся и вышел в кухню. Кофе дымился и изумительно пах. Но мне не хотелось кофе. Мне хотелось плакать. Постояв ещё минут пять для приличия на чашками со стынущим кофе, я вышла в кухню. Крайнов стоял у окна ко мне спиной. Я молча взяла свою сумочку и пошла к выходу. Никита не обернулся. Ну, и чёрт с тобой!

Глупо. Очень глупо всё получилось. Уже прошёл целый час после того, как захлопнулась дверь за этой журналисткой. Уже кофе в чашечках стал ледяным. А на душе у Крайнова было препогано. Он сам себе казался противным, но ничего не мог с собой поделать. Никто не должен был видеть эту картину! Он бился над ней второй год! Он плакал над ней, он хохотал над ней. Но никому её не показывал. Потому что Элька с картины не улыбалась ему. Иногда Никите казалось, что он сходит с ума. Даже ночью он мог вскочить и броситься рисовать.

– Что же ты мучаешь меня, сестрёнка?– спрашивал он, когда в очередной раз с картины смотрели на него глаза, полные боли. Но сестрёнка ничего не отвечала ему. Просто смотрела прямо в сердце. И тогда он, в который уже раз, разворачивал картину к стене и писал всё новые и новые пейзажи, портреты. Всю свою боль он выплёскивал на холст. Ах, как же ему хотелось подарить всем радость! Но радость пряталась, сжималась. А боль разливалась по всем его холстам. Даже самым светлым.

Только в Тибете он на какое-то время забылся. Если бы ему разрешили, он остался бы там навсегда. Сейчас он понимал, что невольно обидел Анну. Но ничего не мог с собой поделать. Она не должна была видеть картину. Телефонный звонок прервал его мысли.

Конец ознакомительного фрагмента.