Пятна света на серой шкуре

Ванька умер в самом конце сентября.

За окном шумел дождь, холодный ветер завывал потерявшей хозяина собакой. А Ванька, три дня метавшийся в горячечном бреду, изумленно распахнул синие-синие бездонные глаза и перестал дышать.

Лиза зарыдала, будучи не в силах поверить в случившееся. В палате тут же поднялась суета: Ваньку куда-то повезли. А она осталась сидеть одна, в ступоре глядя в стену.

«Его спасут, его обязательно спасут», — молоточком стучала в голове одна-единственная мысль.

Когда дверь палаты открылась, Лиза не сразу

— Все, — сказал пожилой врач, старательно глядя в стену, — сердце не выдержало… Вашему сыну ничем не поможешь.

— Нет… как же… — прошептала Лиза. — Это невозможно… Ему всего двенадцать. Он должен, должен жить!

Врач молчал, почему-то спрятав руки за спину, и тут до Лизы дошло, что случившееся — не бред и не страшный сон. Голова загудела, точно по ней ударили чем-то тяжелым, лампа под потолком словно померкла.

Лиза зарыдала, ее затрясло. Она метнулась куда-то в сторону, не зная и не понимая, куда бежит. Но сильные руки подхватили ее, удержали, в одной из них блеснул шприц.

— Не стоит так переживать, не стоит, — пробормотал врач, всаживая в предплечье Лизы стальную иглу.

В день похорон небо очистилось. Нежаркое осеннее солнце купалось в пронзительной голубизне, и Лизе было больно смотреть вверх. Глаза начинали слезиться.

Пробивающиеся сквозь кроны старых вязов лучи падали золотым шитьем на темную одежду собравшихся. Молчали

вые и подавленные, прижавшись друг к другу, стояли парни и девчонки из Ванькиной школы. Всхлипывала Нина Семеновна, классная руководительница.

Пронзительно каркали рассевшиеся на деревьях вороны, похожие на куски черной жирной грязи. Глухо стучали о крышку маленького гроба комья земли.

Родственники, друзья, приятели Ваньки подходили к Лизе по очереди, что-то говорили. Она кивала, не слыша ничего, пропуская слова мимо ушей, а все лица слились для нее в одно — белое, плоское точно блин и, несмотря на показное сочувствие, равнодушное.

Бросив взгляд на могилу, Лиза удивленно моргнула. Там, рядом с холмиком свежей земли, сидел непонятно откуда взявшийся серый котенок. Он невозмутимо умывался, а когда поднял голову, то Лиза вздрогнула. Глаза у звереныша оказались ярко-синие, такие же, как у Ваньки.

Она зажмурилась, а когда подняла веки, около могилы было пусто.

«Это нервы, — подумала Лиза, ощущая, как дрожат руки. — И не такое привидится».

Вечером, вернувшись домой, в пустую теперь и неуютную квартиру, Лиза зашла в комнату к Ваньке. Еще до похорон она думала о том, чтобы все здесь перестроить и изменить. Убрать все, что могло задеть болезненную рану, оставшуюся на месте памяти об умершем сыне.

Со стены на нее глядел календарь с рыжей кошачьей мордой, за стеклами книжного шкафа уютно устроились десятка полтора котов — серых, полосатых, черных и белых.

На шкафу пялил глаза-пуговки самый большой и старый кошак — мягкая игрушка, купленная, когда Ваньке было три года. На серой шерсти виднелись белые пятна вытертостей.

Ванька был помешан на кошках, собирал их статуэтки и не один год просил мать завести живого котенка. Лиза отказывалась, говоря, что некому будет ухаживать за животным летом, когда они уедут на дачу.

Коты смотрели на Лизу настороженно, точно живые, и под этими немигающими взглядами она ощутила, что не в силах чего-либо здесь изменить, поменять мебель, даже передвинуть стол.

Лиза постояла несколько мгновений, а потом тихо вышла, прикрыв за собой дверь.

Шли дни, отшумели сентябрьские дожди, октябрь устлал улицы ковром из желтых и алых листьев. Зрелая осень заявила о своем появлении мозглой сыростью и затянула небо пологом из туч, плотных, как мешковина.

Жизнь потихоньку возвращалась в прежнюю колею. Лиза ходила на работу, проводила там по девять часов, а затем возвращалась домой. Включала телевизор и с болезненной внимательностью вглядывалась в мелькающие на экране картинки. Всматривалась, только Чтобы не замечать того, что теперь в квартире, кроме нее, никого нет. Вслушивалась в болтовню ведущих и участников реалити-шоу, чтобы не слышать царящей вокруг гулкой, похожей на кладбищенскую тишины…

В комнату Ваньки она заглядывала лишь во время уборки. Стирала пыль и мыла пол, стараясь не встречаться взглядом с многочисленными котами, единственными обитателями помещения.

Лизу мучило дурацкое ощущение, что она перед ними в чем-то виновата.

Однажды, вернувшись домой, Лиза обнаружила на обитой дерматином двери квартиры длинные параллельные царапины, словно кто-то полосовал ее ножом или когтями.

При мысли о когтях Лизу продрала дрожь. Расстояние между порезами было достаточно велико, и оставивший их зверь никак не мог быть обыкновенной кошкой…

Лиза в испуге оглянулась и спешно полезла в сумочку за ключами. Трясущимися руками открыла дверь и проскользнула в квартиру, ощущая, как колотится о ребра сердце.

Внутри было тихой пусто, гулко тикали часы в гостиной.

Сняв сапоги и избавившись от плаща, Лиза прошла в казавшийся некогда таким уютным полумрак. Включила свет, потянулась к пульту телевизора, ив этот момент из комнаты сына раздался шорох.

Лиза едва удержалась от крика.

Шорох повторился, мягкий, едва слышный, будто за плотно закрытой дверью возилось нечто большое.

Лиза оглянулась, взгляд упал на привезенный еще ее дедом с Кавказа кинжал в красивых, украшенных серебром ножнах. Лезвие, несмотря на годы бездействия, оказалось без следа ржавчины, а чуть шероховатая рукоятка удобно легла в ладонь.

Лиза сжала оружие покрепче и толкнула дверь. Та бесшумно открылась.

Свет упал на застеленную кровать, блеснул на настенном календаре, отразился в глазах сидящей на шкафу игрушки, вырвал из темноты стол, за которым Ванька делал уроки…

В комнате было пусто.