Пятничная я. Умереть, чтобы жить
Шрифт:
Но мыши в ванне, в которой все еще сидела Янис-Эль, не было и в помине. Растворилась, просочилась через канализацию?
— Стала частью тебя, как ей и положено, — пояснила дора Фрейя.
Янис-Эль еще пошарила вокруг глазами, но увидела лишь собственные голые и какие-то синие ноги и… И все остальное — такое же голое… Ванна, которая совершенно точно была полна, когда ее в нее опускали, теперь стояла пустой. И Янис-Эль, торопливо прикрыв ладошками стратегические места, почувствовала себя в ней полной идиоткой. В том числе и потому, что вокруг нее толпились все, кто хоть как-то участвовал
— Эйсон, — позвала она как могла плаксиво, и все вдруг зашевелились, заозирались и стали отступать в сторону. — Эйсон, твою мать! Я голая, я замерзла, я устала, и я дико, просто-таки нереально хочу жрать. Полежишь со мной рядышком сегодня ночью? Ну пожа-а-алуйста…
Глава 42
Столбовое дерево-дом фьора Моберг Янис-Эль категорически не понравилось. Мрачное, приземистое, с толстыми ветками, нескончаемыми подвесными лестницами и заросшими плющом маленькими окнами. Ничего общего с легким, каким-то летящим среди гор Несланд Эльцем. Удирая из «родного дома» в первый свой день в этом мире, Янис-Эль его и не подумала рассматривать. Во-первых, было темно. А во-вторых, просто не до того. Теперь же, когда громада фьора приближалась с каждой минутой, возвышаясь могучей громадой над обычными деревьями Вечного леса, только и оставалось что изучать его.
— Жить тут я бы не хотела, — заключила Янис-Эль, и Жиробас, который ехал практически вровень с ней на спине Черта, одобрительно взмуркнул.
— А ты собиралась здесь остаться? — вскинув бровь, спросил Эйсон.
Янис-Эль повернулась к нему и, как всегда, почувствовала прилив нежности. Лицо горе-супруга разрумянилось от ветра, глаза сияли, губы сами собой складывались в легкую улыбку. Так бы и съела его всего! Как видно, прочтя это желание во взгляде своей жены, Эйсон засмущался. Его и без того раскрасневшиеся щеки и уши стали и вовсе малиновыми. Это умение пресветлого дора Несланда бурно краснеть по поводу и без приводило Янис-Эль в щенячий восторг.
«Правда, красавчик?» — спросила она троих своих верных спутников, и те тут же подтвердили — да. «Валить и трахать», — подумал Черт. «Упасть и отдаться», — возразила Ангела. «Полизать везде», — добавил свои пять копеек Жиробас и потянулся. «И то, и другое, и третье», — постановила Янис-Эль и снова взглянула на супруга. Тот опустил глаза долу, словно девица на выданье, и всячески отворачивал свое смущенное лицо. Янис-Эль тихонько зарычала — вот как хотелось накинуться на Эйсона, забив на все дела и приличия. Но — увы. «Хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хочу пописаю, где хочу потрахаюсь». А вот пресветлым дорам и юным фьорнэ приходится держать себя в руках, чтоб ему, этому статусу. И до поры лишь предаваться мечтаниям и вспоминать.
Вечер и ночь после своего воскрешения Янис-Эль провела просто прекрасно. Помылась в горячущей воде, наелась до отвалу всякой вкусноты, с удивлением осознавая, что ее окончательно отвернуло от мясных блюд, тяпнула рюмочку и в состоянии счастливого обалдения была сопровождена в комнату, посреди которой стояла огромная кровать под фантастически вычурным балдахином с малиновыми рюшами.
— Ну и ну, — пробормотала Янис-Эль, скидывая напяленную на нее ночную рубашку до пят и забираясь под одеяло. — Это чья ж опочивальня, интересно? Не кровать, а просто-таки гимн разврату.
Эйсон улыбнулся и промолчал, теребя манжет рубашки. Больше никого в комнате не было. Все, слава богу, убрались, оставив ее наедине с мужем. Только, судя по возне, порыкиванию и шипению, кадехо и примкнувший к ним Жиробас в коридоре ругались за место под дверью. Уединением грех было не воспользоваться, и Янис-Эль откинула уголок одеяла, призывно похлопав по матрацу рядом с собой.
— Иди ко мне.
— Зачем? — задушенно спросил Эйсон и теперь принялся откручивать пуговицу на манжете.
Янис-Эль было возвела глаза к потолку, но уперлась взглядом в малиновые рюши балдахина и чертыхнулась про себя: «Зачем, блин! А то не ясно!»
— Хочу поздороваться с твоими родинками. Или… ты против?
— Я… Я нет… Да. Подожди, Янис-Эль… Или как мне тебя называть теперь?..
Горе-супруг наконец-то благополучно оторвал пуговицу и уставился на Янис-Эль тревожными и печальными, как у брошенной собаки, глазами.
— Иди сюда, и я тебе все расскажу, Эйсон. Иди уже, и я помогу тебе раздеться, а то ты, того гляди, вообще все пуговицы на своей одежде от нервов оторвешь.
— Ты говоришь со мной, как с ребенком! Нет, я понимаю, что ты старше и…
— Не смей называть меня старухой и не веди себя, как ребенок, любовь моя! Я правда расскажу тебе все, что ты захочешь, и не сделаю ничего, против чего ты категорически будешь возражать. Но мне очень нужно сейчас твое тепло рядом. Нужен ты, чтобы обнять, прижаться… Знаешь, помирать совсем не весело…
— Это шантаж, — сказал Эйсон и принялся расстегивать штаны.
— Ага! — подтвердила Янис-Эль, с жадностью следя за его пальцами.
Эйсон стащил через голову рубашку, потом, усевшись на край кровати, скинул сапоги и, наконец, поднявшись потянул вниз штаны… Янис-Эль шустро переместилась ближе и взялась за шнурок, удерживавший на бедрах Эйсона подштанники. Член горе-супруга был полувозбужденным и красивым до умопомрачения. Янис-Эль отвела его носом в сторону и поцеловала складочку кожи между яичками и ногой, одновременно вдыхая ни с чем не сравнимый запах тела Эйсона. Пахло травами и немного потом. Так вкусно, что Янис-Эль даже заскулила от восторга…
А потом все же притормозила, очнувшись.
— Ложись рядышком и спрашивай, — отстранившись, со вздохом проговорила она и свернулась клубком вокруг своего возбуждения.
Эйсон — красный и тоже взволнованный до сбившегося дыхания — послушался и торопливо, пряча глаза, забрался под одеяло. Янис-Эль тут же устроила его на спине, а после забралась ему под мышку, всем телом вытянувшись вдоль его бока и закинув ногу ему на бедра.
— Ты так славно смущаешься и краснеешь, что хочется немедленно тебя зацеловать, Эйсон. А после и еще чего-нибудь сделать…