Пятое Евангелие
Шрифт:
— Шпионите за мной, брат во Христе? От вас я подобного никак не ожидал. Veritatem dies aperit… [49]
Кесслер чувствовал себя так, будто его застали врасплох, словно церковного служителя за неподобающими его положению деяниями. Он не мог найти подходящего ответа, хотя внутренний голос и говорил ему, что в действительности виноватым должен чувствовать себя Лозински. Ведь именно его застали врасплох. Поляк закрыл за собой дверь, схватил Кесслера за руку и начал подталкивать к лестнице:
49
Veritatem dies aperit (лат.) — Время обнаруживает правду.
— Мне кажется, что мы должны серьезно поговорить и так не считаете?
Молодой иезуит энергично закивал в знак согласия. Напряжение несколько спало. Во всяком случае, так показалось Кесслеру. После того как они молча вышли из мрачного дома. Лозински заговорил вновь в его голосе не было и тени смущения или страха. Поляк спросил своего брата по ордену, удалось ли ему узнать побольше о нем, Лозински. Кесслер ответил отрицательно и признался, что до сих пор ему казались странными лишь регулярные вечерние прогулки. Но он, мол, обратил внимание на отсутствие Лозински в монастыре Сан-Игнасио и проявил любопытство исключительно по той причине, что поляк не прекращал остро критиковать Манцони. Лозински, улыбнувшись, кивнул.
На Кампо дей Фиори они разыскали тратторию, и поляк заказал ламбруско. Не будем вдаваться в подробности, почему священники и монахи питают такую слабость к этому вину. Для дальнейшего повествования важным является лишь тот факт, что ламбруско быстрее, чем любое другое сладкое вино, развязывает язык. Вполне можно предположить, что именно эту цель и преследовал поляк, угощая Кесслера.
Молодой иезуит довольно долго оставался в неведении относительно того, куда же клонит его брат по ордену. Он удивлялся, почему поляк не начал его упрекать, о чем-то подобном, даже не было речи. Напротив, Лозински выразил восхищение умом и проницательностью Кесслера, которыми тот, по словам поляка, превосходил большинство своих братьев, а поэтому был вполне способен выполнять более ответственные задания, чем перевод коптского пергамента в рамках секретного задании, полученного от римской курии. Позволив себе это замечание, Лозински добавил:
— Если вы понимаете, о чем я говорю.
На несколько мгновений Кесслер задумался, но так и не смог понять намека поляка. Поэтому честно признался, качая головой:
— Нет, брат Лозински. Мне очень жаль…
Поляк провел ладонью по бритой наголо голове. Подобный жест явно свидетельствовал о том, что иезуит напряженно думает. Через несколько мгновений он налил себе и Кесслеру еще по бокалу ламбруско и неторопливо начал:
— Если честно, то наша работа не более чем фарс, поскольку Манцони искажает наш вариант перевода рукописи.
— Искажает?
— Да, искажает. И делает это по заданию курии. Похоже, шишки, сидящие в Ватикане, понимая истинное значение пятого Евангелия, которое, как мы оба прекрасно знаем, на самом деле является первым, предвидят определенные трудности. Господа в пурпурных рясах боятся за свои приходы, поэтому официальное распоряжение Ватикана предписывает привести содержание пятого Евангелия в соответствие с четырьмя существующими во избежание возникновения дискуссий относительно достоверности последних. И без того появилось слишком много еретических учений, которые очень беспокоят Святую Церковь.
— Но это же невозможно, брат Лозински! — Кесслер от возмущения хлопнул по столу ладонью.
— Это очень даже возможно! — стоял на своем Лозински. И снова провел ладонью по голове. — Более того, я уверен, что
Ватикан сделает все возможное, чтобы не дать нам возможности обнародовать истинное содержание пергамента.
— Хотя не остается никаких сомнений в том, что это Евангелие настоящее…
— Да, даже несмотря на то, что в этом нет никаких сомнений. Вы же знаете, какая христианская добродетель является самой уважаемой.
— Смирение!
— О нет, брат во Христе… Молчание! Подумайте о causa Galilei [50] . До сегодняшнего дня ни один Папа и словом не обмолвился о достойном сожаления Галилео Галилее, хотя каждый ребенок в школе знает о том, что приговор Папы Урбана VIII был несправедлив. Церковь напоминает об этом инцидент вовсе не смирением, а молчанием!
Кесслер не мог оторвать взгляда от своего бокала. Он лини молча кивнул.
— Почему, — продолжал с жаром Лозински, — мы, иезуиты, столь нелюбимы всеми Папами? Почему наш орден неоднократно запрещали? Потому что мы не можем молчать. Слава Богу, мы не можем молчать!
50
Causa Galilei — дело Галилея. По требованию инквизиции Галилей в феврале 1633 года прибыл в Рим. Там против него начался процесс, в результате которого его признали виновным в нарушении церковных запретов и приговорили к пожизненному тюремному заключению. 22 июня 1633 года он был вынужден публично отречься от учения Коперника. Галилею было предложено подписать акт о своем согласии никогда не утверждать ничего, что могло бы вызвать подозрение в ереси. Трибунал учел эти выражения раскаяния и заменил тюремное заключение домашним арестом. Девять лет Галилей оставался узником инквизиции.
— Слава Богу, мы не можем молчать… — повторил Кесслер еле слышно, все еще глядя в бокал с ламбруско. Вино уже начало на него действовать. — Слава Богу, — повторил он, мы не можем молчать. Но объясните же мне наконец, брат Лозински, каким образом это связано с тем, что вы два раза в неделю отправлялись в этот загадочный дом и проводили там ночи?
Задав свой вопрос, Кесслер испугался. Но поскольку он уже это произнес и терять было нечего — к тому же молодой иезуит догадывался, что на самом деле происходило в том здании, — он сделал еще одно замечание:
— Целибат [51] мучает всех нас!
Лозински ничего не понял. Он вопросительно смотрел на собеседника, словно тот мгновение назад сказал, что Солнце вращается вокруг Земли. Но постепенно до поляка начал доходить смысл слов его молодого брата по ордену, и он громко рассмеялся. Так громко, что обычный шум, царящий в любой траттории, показался слабым шорохом листьев.
— Теперь я понял, о чем вы думаете, брат во Христе! — воскликнул Лозински и обратил взгляд к небу, словно впал в экстаз, как святой Антоний из Падуи. — Но вы далеки от истины в своих догадках. По крайней мере, в отношении шестой заповеди. Если хотите, я могу дать вам адрес, где вы не встретите никого, кроме священников и монахов.
51
Целибат (лат.) — обет безбрачия и полный запрет на сексуальную жизнь.
— О нет! Я вовсе не это имел в виду! — пытался поправиться Кесслер и тут же чувствовал, что краснеет. — Прошу прощения за мои грязные мысли.
— Полно вам, — ответил Лозински, сделав широкий жест, словно говоря: «Забудьте! Можете считать, что я ничего не слышал!», и придвинулся ближе к брату по ордену. — Я считаю, что вы очень умны и способны на конструктивную критику.
— Это основные качества, необходимые для вступления и наш орден. В противном случае я не стал бы одним из братьев Societas Jesu.