Пятое измерение. На границе времени и пространства (сборник)
Шрифт:
Теперь смотрите:
«В настоящее время, за смертью графа Алексея Константиновича Толстого, представителями и собственниками литературной подписи Козьмы Пруткова состоят лишь два лица – брат мой, Алексей Михайлович Жемчужников, и я, Владимир Михайлович Жемчужников. И ни покойный граф А. К. Толстой, ни мой брат, ни я никогда никому не предоставляли права пользования и распоряжения этою подписью».
– Это официальный документ?
– Да, это письмо господину редактору журнала «Век» на публикацию Александра.
Я воссоздаю некий образ… Какая же это психологическая история! Причем психологическая история между людьми, которые не могут это вывести,
В этой самой переписке какая-то и правда выплывает. Никуда от этого не денешься. Стараясь определить с гомеопатической, юридической точностью права литературной собственности, Владимир Жемчужников неизбежно что-то и выдает.
Теперь ответьте мне на простой вопрос: чем открывается каноническое собрание произведений Пруткова? Оно же было действительно доведено до канона Владимиром Жемчужниковым и так и издается с тех пор. Так вот, чем оно открывается?
– Я должна ответить на этот вопрос?
– Да, вы ответьте на этот вопрос.
– Почему – я?
– Вот видите, вы не можете ответить. Я вам скажу… вот и ищу… тут почему-то с четвертого номера начинается. Я что-то не нахожу… А! Первое – это, наверное, биография; второе – еще что-то; третье – «Мой портрет» – «Когда в толпе ты встретишь человека, который…» – я подозреваю, что это может быть Алексей Константинович; и четвертое – уже стихи. «Незабудки и запятки». Эта вещь написана как пролог ко всему последующему. То есть сначала – биография, потом портрет и так далее, то есть пародируется полное собрание сочинений. Каково же первое стихотворение? Сразу – «Незабудки и запятки», басня. Теперь читаем здесь, в этой старательной истории, где все время Александра вычеркивают:
«…Летом 1851 или 1852 г. во время пребывания нашей семьи (без гр. Толстого) в Орловской губ. в деревне, брат мой Александр сочинил между прочим, исключительно ради шутки, басню “Незабудки и запятки”; эта форма стихотворения-шалости пришлась нам по вкусу, и тогда же были составлены басни тем же братом Александром при содействии бр. Алексея: “Цапля и беговые дрожки” и “Кондуктор и тарантул”, и одним бр. Алексеем “Стан и голос” и “Червяк и попадья”. Кроме последней из этих басен, остальные были напечатаны в “Современнике” в том же году без обозначения имени автора…» – и так далее. То есть уже в самом разбирательстве получается: вот кто и это написал, и то написал… Это не просто – что такое автор. Автор – это все-таки свобода. А свобода… Есть мандельштамовское определение, что я делю литературу на разрешенную и неразрешенную. За разрешенную я готов бить палкой по голове, а неразрешенная – вот тут я всегда путаю – это не то «взорванный воздух», не то «ворованный воздух».
Вот этот ворованный воздух, я думаю, как раз и был между ними. Потому что ничего, действительно, не печаталось, но я думаю, они далеки были от всяких диссидентских и прочих таких вещей. Они просто шутили, это уходило. А потом это совсем ушло. А потом «прогрессивные силы» напечатали то, что было «устным самиздатом», – и пошло-поехало. А Александр – ни при чем…
Вот – приблизительный очерк того, что я имею в виду. Вы понимаете, что я имею в виду?
Тут я могу кое-что процитировать. Например, они доходят до дотошности в учете физического участия, допустим, участия Ершова, автора «Конька-Горбунка», в создании некоторых строчек. Так что чисто физическое участие в этих стихах никак не может быть измерено авторским участием.
Почему я опять и опять вспоминаю Голявкина или почему я, уже пожилой
– В каком смысле?
– Ну, если взять русскую литературу, которая не мне чета, начиная даже с Александра Сергеевича, то вы удивитесь возрастам. Ведь и Достоевский до шестидесяти не дожил.
Но теперь, когда я смотрю уже с вершины, то я вижу, что в молодости, в щедрости потому все легко раздается, что идет обмен – друг другу дают. В старости, когда потенции очень ослаблены и все, оказывается, в прошлом, – очень трудно оказывается провести эту границу.
Моя статья, собственно, посвящена реабилитации Александра Жемчужникова, который, по-видимому, так весело и лихо прожил, что в ней никак не нуждается. Но тот парадокс, который так проходил между благородными людьми, – каким же образом он может проходить между неблагородными.
– Между родственниками отношения бывают сложными в смысле возможной детской ревности… между братьями…
– Нет, знаете, когда они вместе пили, вместе шлялись… с девушками встречались, то, поверьте, отношения между ними были самыми братскими.
Теперь. Для продолжения такого исследования можно было бы залезть в архив уже губернатора. И посмотреть, что же третий Жемчужников тогда уже творил.
Ну вот еще к тому же – уже 74-й год, выяснение все еще идет, уже из Ментоны пишет Алексей, что и граф Алексей Константинович писал также под этим псевдонимом. А о Саше – вообще нет.
Меня интересует – чувствовали ли люди меру своей одаренности? У меня есть ощущение, что Александр был бесконечно одаренным человеком. И потому ни черта не сделал. А не почему-нибудь другому. Когда одаренность сталкивается с необходимостью воплощения, перед ней очень суровый выбор – идти на это или не идти. Средняя одаренность может идти на это, стараться и превозмочь себя, и достичь довольно высоких результатов. А вот когда… то – зачем козе баян, как говорят.
Смотрите – если идти по строчкам, вот то, что потом отрицали: Александр сочинял для Пруткова некоторый материал, как бы продолжал уже сделанное дело. Тоже маразм провал: «Мой знаменитый дядюшка, Козьма Сергеич Прутков, давно уже, к общему сожалению, скончался». То есть было общее сожаление, которого потом уже не было.
Вот еще процитирую из этих дополнительных материалов, которые родились уже на фоне разборок: «Большую часть времени я, однако, всегда уделял на занятия литературою. – Это как бы от лица Козьмы. – Ни служба в Пробирной палатке, ни составление проектов, открывавших мне широкий путь к почестям и повышениям, – ничто не уменьшало во мне страсти к поэзии. Я писал много, но ничего не печатал. Я довольствовался тем, что рукописные мои произведения с восторгом читались многочисленными поклонниками моего таланта, и в особенности дорожил отзывами об моих сочинениях приятелей моих, гр. А. К. Толстого и двоюродных его братьев Алексея, Александра и Владимира Жемчужниковых» – в этой последовательности Владимир оказывается последним.
– Кто это пишет?
– Это, я думаю, Сашенькино сочинение. Это из того, что вычеркивается из свода Пруткова, то есть – вписанное впоследствии одним Александром. В сравнении с Алексеем здесь все завуалировано и очень мягко, надо сказать: «Под их непосредственным влиянием и руководством развился, возмужал, окреп и усовершенствовался тот громадный литературный талант мой, который прославил имя Пруткова и поразил мир своей необыкновенною разнообразностью».
Интересно тут все, даже последовательность, в которой они друг друга перечисляют.