Пятое измерение. На границе времени и пространства (сборник)

Битов Андрей Георгиевич

Так что роль Сашеньки не может быть, таким образом, никак измерена.

По моим подсчетам по частоте употребления, образ, например, «гишпанца в горах Гишпании» и так далее, да и «гишпанка», – тоже были им изобретены. А потом они кочуют на правах общей собственности.

Теперь вот посмотрите – басня «Пятки некстати». То были Сашенькины «Незабудки и запятки», а теперь вот ей как бы вслед – «Пятки некстати»:

У кого болит затылок,Тот уж пяток не чеши!Мой сосед был слишком пылок(Жил в деревне он, в глуши):Раз случись ему, гуляя,Головой задеть сучок;Он, недолго размышляя,Осердяся

на толчок,Хвать рукой за обе пятки —И затем в грязь носом хвать!Многие привычки гадки,Но скверней не отыскать —Пятки попусту хватать.

– И это Владимир?

– Это Владимир – вот, незачем пятки чесать. И это уже вводится в основной свод.

Если в первое собрание Пруткова Владимир Жемчужников и Сашенькины, и свои вещи не включает, то по второму разу он все включил свое. А Сашенькино – опять не включил. Вы понимаете?

Хотелось мне что-то еще процитировать обэриутское – из Сашенькиных. Хотя у Алексея Константиновича его «медицинские» стихи, наверное, впереди всего. Но все же – из Сашенькиных:

Увидя Юлию на скатеКрутой горы,Поспешно я сошел с кроватиИ с той порыНасморк ужасный ощущаюИ лом в костях,Не только дома я чихаю,Но и в гостях.Я, ревматизмом наделенный,Хоть стал уж стар,Но снять не смею дерзновенноПапье-файяр.

Это, конечно, как-то очень смотрит в сторону Олейникова. А вот это – и Заболоцкого, и обэриутов:

Я встал однажды рано утром,Сидел впросонках у окна;Река играла перламутром,Была мне мельница видна.И мне казалось, что колесаНапрасно мельнице даны,Что ей, стоящей возле плеса,Приличней были бы штаны.Вошел отшельник.ВелегласноИ неожиданно он рек:«О ты, что в горести напрасноНа Бога ропщешь, человек!»Он говорил, я прослезился,Стал утешать меня старик…Морозной пылью серебрилсяЕго бобровый воротник.

Глупости Сашенькины – а свобода до старости видна, хорошо шарнир ходит. Вот еще прочту: «При поднятии гвоздя близ каретного сарая»:

Гвоздик, гвоздик из металла,Кем на свет ты соружен?Чья рука тебя сковала,Для чего ты заострен?И где будешь?Полагаю,Ты не можешь дать ответ;За тебя я размышляю,Занимательный предмет!На стене ль простой избушкиМы увидимся с тобой,Где рука слепой старушкиВдруг повесит ковшик свой?Иль в покоях господинаНа тебе висеть с шнуркомБудет яркая картинаИль кисетец с табаком?Или шляпа плац-майора, —

а это уже пародия на Пушкина идет – «Подъезжая под Ижоры», —

Иль зазубренный палаш,Окровавленная шпораИ ковровый саквояж?

Ну и так далее. Это Заболоцкий, Олейников и Пушкин.

А

отсюда можно сделать очень красивую фигуру, что всё – от Пушкина. Начни пародировать Пушкина – и получишь обэриутов. И на этом пока мы и закончим.

Мой дедушка чехов и прадедушка пушкин

(Автобиография) [16]

Чехов – это Пушкин в прозе.

Высказывание Л. Н. Толстого

Я родился в…

А. П. Чехов. «Моя жизнь»

Давно я не пил шампанского.

Последние слова А. П. Чехова

16

Для альманаха «Рубеж», Владивосток.

0

В ХРЕСТОМАТИЙНОМ РАССКАЗЕ «Ванька» мальчишка-подмастерье Ванька Жуков, жалуясь на жизнь так, что у читателя душа переворачивается, надписывает адрес на конверте: «На деревню дедушке» – и бросает письмо в ящик.

Автор этого рассказа высказался незадолго до смерти в таком смысле, что вскоре после смерти его забудут, – а потом вспомнят надолго. Но даже Чехов, с его проницательностью, не представлял, какой это будет век!

1904–2004… сами перечислите исторические события.

Сталина уже больше полувека нет.

И вот мы все еще читаем и ставим Чехова. Весь мир! Такого, казалось бы, только русского. Не иначе как жалуемся ему: вот какие мы! Дорогой Антон Палыч… мы невиноватые! Это все они… Надписываем конверт, как Айболиту: «Доктору Чехову».

С другой стороны, всего сто лет прошло…

Приснился сон. Якобы я читаю в газете текст моего выдающегося коллеги В. А., который, по мере чтения, оказывается ничем иным, как его биографией, и я в полном восторге – так это честно и просто написано: про самого себя. Ничего не сочинено.

Восхищение убивает зависть. Теперь мне оставалось завидовать только тому, что В. А. по образованию врач. Чехов был врач. К тому же, оба Обезьяны. Нынче год Обезьяны. Их год. Нынче же столетие без Чехова.

Наш год.

Попробую выкрасть у В. А. хоть что-нибудь: например, интонацию ненаписанной им автобиографии.

1

И сразу же ошибка.

Обезьяна еще не победила Козу.

Антон Павлович Чехов родился 29 января 1860 года, то есть еще в год Козы, а не в год Обезьяны, хотя и на самой его границе, то есть в самый что ни на есть пушкинский год, через шестьдесят лет, когда восточный год полностью повторяется, не только по зверю, но и по стихии – год Металлической Обезьяны. Раз в 60 лет такая напасть. То Пушкин, то Чехов… К тому же родился он в день смерти Пушкина. Не счесть ли, не задумываясь, это знаком?

По своей поэтике Чехов кажется максимально неблизким Пушкину. Что же их так сближает в моем сознании? Настолько, что не только до Пушкина и после Чехова, как XVIII век и XX век, а будто между ними ничего не было, ни Толстого, ни Достоевского – а именно: вдруг Пушкин и – сразу Чехов.

По возрасту Пушкин мог бы быть дедушкой Чехова, как Чехов – моим.

Попробую разобраться в том, что еще их сближает.

2

Для начала: не пройденная Россией до конца эпоха Просвещения, XVIII век. Медной Бабушки (Екатерины II) не хватило ни отроку Пушкину, ни дедушке Чехову.

Памятники – моя слабость.

В Петербурге, бывшем в пору и того и другого столицей Российской империи, есть три великих конных памятника: Петру I, Николаю I и Александру III.

Первый – Петру I – знаменитый Медный всадник. Тут, справедливо с точки зрения того же (тогда никому неведомого) Восточного календаря лошадь опирается на змею (понадобилась третья точка опоры). «Не так ли ты над самой бездной,//На высоте, уздой железной//Россию поднял на дыбы?..» (Пушкин).