Пятое путешествие Гулливера
Шрифт:
Но по возвращению в Англию я осмотрелся – и успокоился. Наши медики умеют учитывать горький опыт тикитакских коллег, даже не зная о нем. Они всегда блюдут свои интересы. Так что уж где-где, а в Европе всегда чем больше будет врачей, тем больше и больных.
Глава седьмая
Автора вызывают во дворец. Описание приема. Доклад академической комиссии о жизни темнотиков. Автор высмеян, но затем и обласкан королем. Размышления автора о выгодах прозрачности
– «Доклад его величеству Зие Тик-Так XXIX и его превосходительству Агрипардону-Так, министру заморских территорий, о результатах пробы на прозрачность Демихома Гули, именующего себя Лемюэлем Гулливером. Этот заморский темнотик был подобран год назад на западном берегу неподалеку от Грондтики в бедственном состоянии, подвергнут опрозрачниванию и необходимому
Я слушал эти комплименты, стоя на коврике в центре тронного павильона. Слева от меня находился Имельдин. Справа на отдельном ковре возвышался все тот же долговязый Донесман-Тик, глава академической комиссии. Он и читал доклад.
Предо мной восседало правительство во главе с королем. Сам Зия в бамбуковом кресле с подлокотниками, а по обе стороны на длинных скамьях – по десять министров, чьи внешние размеры, как и величины органов в «инто», правильным образом убывали от середины, от монарха, к краям. Я уже знал, кто есть кто, и видел, что между величиной тел сановников и значимостью их поста нет прямого соответствия: так, по правую руку от короля сидел дон Реторто-Тик, министр этикета и престижа, по левую – Тиндемон-Так, министр запретов в зеркалоделии; а вот министр запретов в торговле фон Флик, лицо куда более серьезное, примостился на краю правой скамьи. Видимо, навести и такойранжир было просто невозможно. И Агрипардон-Так, которому наряду с монархом адресовался доклад АН, в силу щуплости и внутренней невзрачности (он лишь недавно вышел из Ямы) сидел последним слева. («Какими заморскими территориями он ведает?» – спросил я у тестя. «Как какими! Всеми, которые за морями»). «Инто» Агрипардона выражало не меньшее достоинство, чем у прочих министров; и не подумаешь, что еще неделю назад он дробил гранит, искал алмазы.
…Вызов во дворец на прием по случаю полнолуния последовал по видеосвязи еще утром; запросили также, когда прислать лошадей. Имельдин, но моей просьбе, просигналил, чтобы слали сразу. Поэтому до начала торжества у меня оказалось немало времени для осмотра дворца. У тестя среди челяди и чиновников были знакомцы (они устраивали ему заказы на внутреннее декорирование придворных дам), которые охотно согласились меня всюду поводить. Я увидел немало интересного: зеркально-стеклянные павильоны с распахивающимися поворотными крышами и великолепным убранством, картинную галерею царствующего дома, где были изображены лучезарные «инто» Зий, освещающие подданных и пейзаж, до тринадцатого колена; поднялся даже на Башню Последнего Луча под зеркальную чашу и любовался оттуда островом и морем. Но самое сильное впечатление оставила Яма – дворцовая и единственная на острове тюрьма. (Нужды в других нет, поскольку – помимо должностных преступлений, о которых я упоминал, – единственным караемым проступком здесь является ненасильственный отъем внутренних украшений: носителя их задерживают в укромном месте, пока украшения не покинут его естественным образом, затем с миром отпускают; да и такое бывает редко). Увидев копошащихся на дне глубокого котлована, охраняемого дамами-линзами и зеркальщиками, я заметил провожатому: «Вот это прозрачность, я понимаю, только скелеты и видны!» – «А там нечего больше и видеть», – усмехнулся тот.
В Яму помещают до востребования –до монаршей милости, которая сразу и освобождает, и возносит. Надеждой на эту милость и на то, как хорошо будет осененному ею, получившему сразу и пост, возможность вольготно жить и наживаться, – питают рудокопов вместо завтрака и ужина, а по четным дням – и вместо обеда. Стоящий наверху проповедует, собравшиеся внизу горестно подвывают и обещают стараться.
Вот и Агрипардон-Так провел в Яме немало лет (за отнятую когда-то «Змейку») и был востребован, лишь когда предыдущий министр заморских территорий, имевший тот же 16-й размер печени и сходные параметры иных органов, любитель
Это заведено издавна, так монархи здесь обеспечивают себе славу милостивых и бесконечно благодарную преданность «востребованных». И главное – устойчивое пополнение казны за счет конфискаций: ведь, распаленные лишениями и мечтаниями в Яме, эти люди не могут не лихоимствовать! Настоящий король – он и голый – король. И даже прозрачный.
И вот сейчас его величество сидел в свободной позе, министры справа и слева повторяли ее: по десять янтарно просвечивающихся левых ног с двойными алыми кантами жил на каждой скамье закинуты на правые, по десять пар сплетенных кистей обнимали колена; двадцать одна левая ступня, считая и королевскую, ритмично покачивалась в воздухе вверх-вниз. В этом движении было что-то гипнотизирующее.
На высоте трех ярдов между правительством и нами парила перемещаемая на канатах люлька ЗД-видения с оператором и дамой-камерой, коя поворачивалась своими «линзами» то к нам, то в сторону его величества: работа есть работа; впрочем, там было на что посмотреть и королю. Шла прямая трансляция.
Позади нас на скамьях теснилась знать. Сегодня на большой прием, посвященный полнолунию, она съехалась со всего острова.
У противоположной стены павильона за Зией и министрами стояли боевым построением дамы-линзы и зеркальщики дворцовой охраны; другой ряд зеркальщиковпо верху стены улавливал и передавал вниз лучи заходящего солнца. «Линзы» дам были настроены таким образом, что у меня, Имельдина и академика Донесмана на левой стороне груди рдело, красиво освещая наши сердца, теплое солнечное пятно; сделай я еще шаг – и оно сойдется в огненную точку, я упаду замертво.
Помимо того, самые крайние дамы-линзы так удачно просвечивали короля, что получалось – как и на картинах во дворцовой галерее – будто именно исходящее от монарха сияние озаряет ближайших подчиненных. Даже драгоценные камни в золотой и платиновой оправе в животах министров – награды за непорочную службу и административные подвиги – сверкали и переливались боковым светом, от Зии. Только у нашего Агрипардончика (мне его все-таки было жаль) и в этом смысле в животе было пока пусто.
– «Конечно, наблюдения за Демихом Гули интересны нам не сами по себе, – продолжал мерным голосом чтение доклада Донесман-Тик, – а в плане ответа на все тот же вопрос: насколько наши одичавшие собратья, заморские темнотики, пригодны для возвращения к подлип но разумной жизни, в лоно породившей их некогда цивилизации? („Ого!“ – подумал я.) И если его приживаемость показывает, что физиологически они такую возможность пока еще не утратили, то расспросы о жизни его соплеменников, увы, подкрепляют прежние выводы о продолжающейся их деградации. Особенно заметна она в северных территориях, откуда родом наш демихом. Это и понятно, ведь эти территории больше других пострадали во время Великого Похолодания.
Это катастрофическое событие черной полосой разделило историю нашей цивилизации настолько, что мы теперь и не знаем, как долго существовали до него на планете тикитаки, когда и как они появились. Знаем лишь то, что не меньше, чем мы живем ныне после эпохи Похолодания, то есть тоже десятки тысячелетий. То черное время, когда солнце месяцами не появлялось из-за туч, когда от холода вода становилась твердой, а студеные ветры губили за одну ночь все живое, были большим испытанием для тики-таков. И далеко не все его выдержали. Да, всем тогда ради спасения довелось надеть на себя шкуры диких животных, прятаться в пещеры и даже, вопреки древним заветам, ломать и жечь деревья, чтобы согреться, приготовить пищу, иметь огонь. Всем в ту пору было не до постоянного поддержания своей прозрачности – второго после прямохождения признака разумного существа. Но разница между нами и нынешними темнотиками в том, что это их далекие предки решили, будто мир переменился окончательно, прозрачность вообще более не нужна. А раз так, то вместе с другими деревьями можно жечь и священную тиквойю – и даже преимущественно ее, ибо ее маслянистая древесина и горит жарче, и светит ярче. Вот так и получилось, что к концу Похолодания на материках не осталось ни ростка тиквойи.
Так же получилось, что одичавшие тикитаки, кои в эти мрачные тысячелетия в основном боялись и ели, ели и боялись, утратили прошлые знания и забыли свою историю. Настолько забыли, что начало своей нынешней, с позволения сказать, цивилизации ведут от того, что на самом деле было фактом их падения: от костров, от освоения древесного огня. Из всего же предшествовавшего сохранилось лишь то, что перешло в инстинкты, да отрывочная информация в коллективной памяти – причем ни природы первого, ни смысла второго северяне, сородичи Демихома Гули, теперь не понимают…»