Пятый постулат
Шрифт:
— Благодарствую, Машенька, за ласку и заботу.
Покрасневшая девушка подошла к нему и отдала корзинку со снедью. Дичко хихикнул в кулак, а Янык отер руки какой-то ветошью, еще раз улыбнулся девушке и принялся наворачивать приготовленные Машей вкусности, делясь, конечно, с подмастерьем.
Девушка стояла рядом, с нежностью наблюдая, как кузнец ест.
Наконец импровизированная трапеза закончилась, и Янык с улыбкой поблагодарил Машу за угощение. Дичко тоже поклонился, пряча глумливую усмешку, а кузнец пошел провожать
Он немного поколебался, в явной неловкости сгибая и разгибая подкову (ах, как перекатывались при этом сильные мышцы!), но все же вымолвил:
— Прощения просим, но работать надобно.
И правда, это было не лучшее место для нежностей — вокруг так грязно, что девушка ни за что не взялась бы здесь убираться (хватит, и так намучилась, пока избу прибрала), да и сам кузнец был грязным и потным, что тоже не располагало к любви.
Да и сам Янык, видимо, не слишком стремился к этому, опять же, и Дичко тут, а у него язык наверняка длинный-предлинный. А в доме Весь! И никуда от него не денешься…
Маша вышла из кузницы, раз и навсегда уяснив для себя, что работа для мужчины всегда важнее всяких глупостей вроде женщин…
Тем временем Весь сделался вовсе невыносим. По-видимому, его бесила собственное бессилие и невозможность даже выйти ко столу — тут же начинала кружиться голова и накатывала позорная слабость. Тогда он картинно вис на Маше — помощь от кузнеца принципиально не принимал, фыркал и говорил, что от того разит потом, гарью и вообще невесть чем. Янык пока терпел, но Маша подозревала — это лишь до тех пор, пока Весь не поправится!
Но после ужина (Весь ел прямо в постели, как настоящий аристократ, а Янык с Машей — как положено, за столом), Весь решительно заявил:
— Хватит нам здесь прохлаждаться, и так сколько времени потеряли! Так что завтра уезжаем.
— Но ты еще не выздоровел! — попыталась возразить Маша, у которой от перспективы разлуки с кузнецом предательски заныло в груди.
— На телеге поеду, невелик труд, — отрезал Весь, явно настроенный укатить поскорее.
При этих словах Маша бросила беспомощный взгляд на Яныка, стоящего рядом с нею у постели Веся.
Кузнец сделался темнее тучи — видно, не по нутру ему была предстоящее расставание. Не сказав ни слова, он опустил голову и вышел из избы.
— Разве мы не можем еще на денек задержаться? — умоляюще спросила Маша. Она как-то позабыла, что они равноправные путешественники — в сложных ситуациях главенство на себя брал Весь, и это не раз их выручало.
— Ты что, совсем дура? — грубо поинтересовался тот. — Нас ищут, ты не забыла? А мы тут на виду у всех торчим уже который день, того и гляди, поймают! А про тебя с этим увальнем весь город уже, поди, сплетничает!
На это возразить было нечего.
Кроме робкого: "А можно, я останусь?"
Весь так взъярился, что даже сел на постели без посторонней помощи.
Он уничижительно посмотрел на
— Правду говорят, любовь зла. И что ты будешь здесь делать? Коров доить и детей нянчить? А как же твой драгоценный народ? Как же твоя идиотская «революция»?
Последнее слово он произнес с таким сарказмом, что Маша вскинулась и возмущенно заявила?
— Не смей так говорить! Революция — это великая задача, стоящая перед всем трудовым народом! И она обязательно свершится!
— И как же? — коварно осведомился Весь, внезапно успокаиваясь. — Плохие сами по себе раскаются и станут хорошими? О твоем учении никто, кроме тебя, толком ничего не знает. Одни эти… разбойники. И те переврали всё, что слышали! Хочешь, чтобы общевизмом в веках называли их ересь?
Что тут ответить? Весь был прав. Но почему же приходится выбирать — личное счастье или благо народа? Разве она не заслужила простого женского счастья — любящего мужа и здоровеньких детей?
— И вообще, как ты можешь бросить меня одного? Я же теперь совершенно беспомощен и без тебя не обойдусь, — продолжал добивать ее аристократ.
Чувство долга не было чуждо Маше, и она невольно задумалась: в самом деле, как будет без нее Весь, когда он и на ногах-то стоит с трудом? Вон какой маленький и слабый, похудел еще сильнее, осунулся, синяки под глазами… Жалко бедолагу. А она… она сильная. Как иначе?
Не найдя слов для ответа, Маша отвернулась и молча вышла из дома.
Как ни крути, а без разговора с Яныком не обойтись.
Кузнец сидел на ступеньках у входа, грустно разглядывая собственные натруженные руки.
Услышав шаги, он встрепенулся и подскочил с места.
— Машенька, как хорошо, что ты пришла! — обрадовался кузнец. _ Мне с тобой переговорить надобно.
— Да, надо, — эхом отозвалась Маша, опуская глаза и комкая ткань платья.
Но ни один из них не решался заговорить о том, что действительно волновало.
Наконец, кузнец собрался с духом и выпалил:
— Оставайся со мной! Свадьбу справим, как положено, заживем припеваючи.
— Я не могу, — тихо ответила Маша.
— Значит, не мил я тебе? — как-то сразу вдруг съежился Янык и отвернулся.
Конечно, Маша не выдержала:
— Что ты такое говоришь? Ты очень хороший! — она сделала шаг к кузнецу и коснулась его щеки. — Но у меня есть долг. Весь… Народ…
Толком объяснить она не могла, да кузнец и не слушал:
— Какое тебе дело до них? — горячо спросил он, прижимая к себе девичью руку. — Ты о себе думай, о счастье своем! А ты все о чужих радеешь, а они тебе и слова доброго не скажут! Вот за тобой кто бы в огонь прыгнул? Весь этот твой, к примеру? Да нет, еще бы и вслед плюнул, туда, мол, и дорога! И разве для тебя такая жизнь — по дорогам колесить, да полюбовницей этого Веся быть? Выходи лучше за меня, всю жизнь будешь, как вареник в сметане кататься!