Пыль и бисер
Шрифт:
— Я люблю тебя. — и ведь почти не вру. В эту секунду я влюблена в своего мальчика.
А он улыбается, поднимает меня на руки, смеется.
— Мы будем счастливы. Счастливее всех.
— Обязательно. — я мехом внутрь вывернусь ради этого.
И мы счастливы вплоть до ужина.
За бесконечным столом с одной стороны расположился граф Николай Владимирович, его супруга Ольга Александровна и двое малышей — мальчик лет пяти и девочка чуть постарше. Ольга Александровна — идеальная хозяйка усадьбы — светлокудрая миниатюрная кошечка, затянутая в тугой корсет и розовые, в тон интерьеров шелка. Она правильно говорит, ровно держит
Мы с мужем, словно последний потрепанный батальон проигравшей армии заняли другую сторону комнаты. Под столешницей я сжимаю его ладонь и от этого уже не так страшно. Меня словно не замечают все, а с Петей лишь перебросились приветствием. И перемены блюд не радуют, поэтому я медленно ковыряюсь в тарелке, раздумывая, отравят меня прямо сейчас или потерпят до завтрака. Ужин тянется томительно долго, почти час, и заканчивается непредсказуемо: граф с грохотом отодвигает стул, бросает мужу «Зайди» и уходит. Графиня собирает детей и бросив на меня презрительный взгляд следует за ними, а я остаюсь одна в этой огромной душной комнате.
Где-то в глубине дома летают пух, перья и предметы интерьера, грохочет граф и лишь изредка огрызается муж. И вот оно — распахиваются двери и гулкое:
— Сударь, не будь Вы моим отцом, я бы уже вызвал Вас за эти слова.
— Уж лучше бы ты не был моим сыном!
Поднимаюсь и иду укладывать вещи. Так в сумерках мы покидаем чудо-усадьбу и еще несколько часов гуляем у закрытого вокзала.
— Прости меня, милая, за эту сцену.
— Ничего, мы со всем справимся. — а как иначе-то?
В Самаре выяснилось, что так, а не иначе — очень не просто. У меня после свадьбы осталось около восьмисот рублей, а Петино жалованье — 41 рубль и 25 копеек в месяц. От семейных доходов мужа отлучили, и я догадываюсь, кто тому виной. Поэтому квартирку мы сняли очень простенькую, в две комнаты, за готовку приплачивали хозяйке, а уборку я пыталась делать сама. Вспоминая советы саратовских офицерш, я понимала, что многие моменты кажутся издевательством. Суаре, как же! Хотя несколько полковых дам меня навестили в первую же неделю, и мы неплохо провели время за чаем со все возрастающей пропорцией конъяка. Обещались приходить почаще и так женский алкоголизм навис над артиллерийской бригадой.
Петя целыми днями пропадал на службе, возвращался и практически падал в постель, поэтому к нему с претензиями было стыдно даже подходить, и я догадывалась, что относительно безбедного существования у нас будет месяцев шесть-семь, а дальше придется осваивать какие-то источники заработка. Причем с частной гинекологической практикой придется завязать, потому что подобная репутация жены Пете точно повредит. Ладно, об этом я подумаю позже, ближе к зиме.
Раз Петя вернулся поздно, был изрядно нетрезв, зато притащил гитару.
— Ты откуда такой нарисовался? — я уже начала беспокоиться.
— Душа моя, тут у капитана Осеева именины были и я в фанты выиграл.
Ну хоть какая-то радость, и теперь я напропалую музицировала. Дни перестали быть бесконечными и тягостными, и к нам потянулись гости. К счастью, народ здесь тактичный и наше имущественное положение быстро перестало быть загадкой, так что приходили к нам чаще со своей выпивкой и закуской, а уж культурную программу я обеспечивала.
Чаще всего нас навещали молодые, несемейные подпоручики и поручики, так что обстановка царила самая непринужденная. А дамы постарше начали напрашиваться в гости с дочерями на выданье. И это было великолепно — стать сводней.
— Ксюшенька, счастье мое, спой нам сегодня. — как бы между делом произнес муж за завтраком.
Я поперхнулась своей кашей.
— Что?
— Ну выбери на свой вкус.
Само собой, недурственно. Через 25 лет «Белой акации гроздья душистые» зазвучат в Париже, Риме, Ницце, Нью-Йорке, Шанхае как реквием именно по нашему времени.
— Хорошо, милый. На сколько персон ужин?
— Только свои будут. Человек 20.
Отдохнула, почитала, помечтала.
Какой-то странный контингент — суровые лица, часть из которых мне незнакома, а вот этот мужчина в очочках и непривычном темно-зеленом мундире с серо-синими брюками — вообще, как прыщ на попе.
— Ксюшенька, милая, позволь тебе представить инженера железнодорожной службы Федора Андреевича Фохта.
Лучезарно улыбаюсь, протягиваю руку для поцелуя, наблюдаю за его неуклюжестью — вот же человек, роняет все, что ни увидит, а затем извиняется, долго и сбивчиво, краснея кончиками ушей.
Всюду бегут дороги, Всюду бегут дороги, По лесу, по пустыне, В ранний и поздний час. Люди по ним ходят, Люди по ним ходят, Ходят по ним дроги, В ранний и поздний час. Топчут песок и глину, Топчут песок и глину Страннические ноги, Топчут кремень и грязь… Кто на ветру — убогий? Всяк на большой дороге Всяк на большой дороге — Переодетый князь! Треплются их отрепья Всюду, где небо — сине, Всюду, где небо — сине, Всюду, где Бог — судья. Сталкивает их цепи, Сталкивает их цепи, Смешивает отрепья Парная колея. Так по земной пустыне, Так по земной пустыне, Кинув земную пажить И сторонясь жилья, Нищенствуют и княжат — Нищенствуют и княжат — Каторжные княгини, Каторжные князья. Вот и сошлись дороги, Вот и сошлись дороги, Вот мы и сшиблись клином. Темен, ох, темен час. Это не я с тобою, — Это не я с тобою, — Это беда с бедою Каторжная — сошлась. Что же! Целуй в губы, Что же! Целуй в губы, Коли тебя, любый, Бог от меня не спас. Всех по одной дороге Всех по одной дороге Поволокут дроги — В ранний ли, поздний час.Несколько секунд после последних аккордов стояла тишина и лишь потрясенные глаза блестели в полусумерках, а потом комната взорвалась овациями.
— Ксения Александровна, это невероятно!
Инженер Фохт молча неотрывно следил за моими движениями. Как-то странно, я от подобного отвыкла после полета одного почтового служащего вниз по лестнице. Но вскоре беседа переключилась на что-то более важное, какие-то прокламации, с которыми я не была знакома, и мне удалось скрыться.