Пыль небес
Шрифт:
Так оно и тянулось. Удивительно, что в этих условиях в орден еще шли новые люди. Хотя ситуация не оглашалась, и о том, насколько опасно быть юцианцем, знали лишь те, кто имел возможность получать больше сведений, чем простые смертные.
И только через сто лет начальство ордена не выдержало террора и склонилось перед сумасшедшим шефанго. Магистр попросил аудиенции, и де Фокс согласился встретиться с ним и с главами орденских служб.
– Ваша милость, – заговорил магистр, убедившись, что его не убьют сию же секунду, – соблаговолите
Де Фокс долго смотрел на них, на братьев в бело-голубых рясах, смиренно стоящих у дверей его приемного зала. А потом рассмеялся. Юцианцы, наслышанные о характере Неистового, решили, что теперь они точно погибнут. Оказалось, нет. Оказалось, что им просто удалось развеселить его милость.
– Так вы, бедолаги, – сказал барон, – даже не знали, за что я вас убиваю? А ведь и правда, сто лет прошло. Что-то я не подумал… вы ж короткоживущие. Да все просто, святые отцы, ваш орден когда-то убил двух человек, которых я приказал не трогать.
– Сто лет назад? – уточнил магистр.
– Нет… – де Фокс задумался, – сто семь. Несколько лет я вам дал, чтоб одумались, а потом начал убивать.
– Мы, – сказал магистр, – приносим свои извинения от имени ордена, от имени наших почивших братьев, и каждый – от себя лично. Самые искренние извинения, ваша милость. Самые покаянные.
– Извинения приняты, – просто ответил де Фокс. – Можете идти. Больше я вас убивать не буду.
– Он такой, блин, справедливый, – прокомментировал Тир, когда прошел первоначальный шок, – аж страшно делается. Но все равно, Падре, это – история, это – в прошлом. Что он может сейчас? Не будет же убивать одного за другим всех эстремадцев. Это все-таки не орденских монахов резать. Прости, конечно, но сколько-то там монахов и население целого государства – вещи несопоставимые.
– Орки, – Падре только досадливо помотал головой, – орки, Суслик, могли бы с тобой поспорить. Они сказали бы совсем другое. Совсем. Для Лонгвийца нет разницы, скольких убить. Было бы за что. И наверняка он уверен в том, что Эстремада заслужила неограниченное количество смертей. Мать его… это такое кровожадное чудовище, Суслик, это такая жуткая тварь, что ты по сравнению с ним – дитя, отрывающее крылышки у мух.
– А что орки? – Тир посмотрел на Шаграта.
– Красноглазый – убийца, – сказал Шаграт.
Это прозвучало пугающе. В устах орка – пугающе. На памяти Тира Шаграт никого еще не называл убийцей, для него убийства были в порядке вещей, были так же естественны, как для самого Тира.
– Эльрик де Фокс убивал их сотнями, – прозвучал спокойный голос Риттера.
– Он на них охотился, – добавил Мал. – У нас все это знают.
– Да. – Риттер кивнул. – Орки были дичью, де Фокс – охотником, орочьи земли – его охотничьими угодьями. Это продолжалось год. И даже церковь, хоть орки и не христиане, и вообще не люди, но даже церковь взывала к нему, настаивая на прекращении кровопролития.
– У
– С орочьими клыками, – подтвердил Мал. – Клыки он брал только правые и выбирал самые крупные. И нанизывал ожерелье. Там две тысячи клыков.
– Правых? – повторил Тир с легким восхищением. – И только самых крупных?.. Если это правда, то ваше пугало начинает мне нравиться.
– Урод ты, – безнадежно сказал Падре, – демон паршивый. Пошел бы, купил у Лонгвийца душу, что ли. Я б тогда, по знакомству, попросил, чтоб ты ему запретил Эстремаде мстить.
– Да не будет ничего. – Тир никак не мог подобрать слова, чтобы они поняли то, что он чувствовал. – Все изменилось. Лонгвиец, он… если уж вы тут вспомнили о клыках, так вот его клыки кто-то вырвал, а может, они выпали. От старости. Осталась только репутация. Которую поддерживают разные паникеры, вроде тебя, Падре. Уверен, в Эстремаде таких тоже предостаточно, пугают друг друга шефангской местью и срутся от страха.
– Пятьдесят лет, – напомнил Падре. – Пятьдесят лет назад его клыки еще были на месте.
– Пятьдесят лет – это много. Вы все воспитаны на своей истории, для вас Лонгвиец – нечто вечное, неизменное и страшное, но это особенности восприятия, не больше. Падре, я же видел его, я с ним, можно сказать, поговорил, нахамил даже. Он – памятник. Железяка, каменюка, что угодно. Вы же не боитесь статуй на площадях? Лонгвиец – такая же статуя. Символ эпохи, причем, ушедшей. Его вышибли из Эстремады, его заставили дать разные обещания, и он ничего не сможет с этим сделать. Он ничего не будет делать. Черт… только я понятия не имею, как донести до вас эту простую мысль, чтоб вы мне поверили.
Они не поверили. Они думали, что знают Лонгвийца, хотя знание это было почерпнуто из книг и страшных историй. А Тир – он тоже не мог сказать, что знает Лонгвийца. Но он видел, что времена изменились. Он, в конце концов, разбирался в людях как настоящий демон, и то, что Лонгвиец – не человек, ничего не меняло.
…Отсыпались и трезвели уже на борту летящего на юг шлиссдарка. Эрик был с ними, точнее – это они были с Эриком. Шесть походных коек на почти пустой палубе, четверо пилотов, спящих крепким, безмятежным сном запойных пьяниц.
Эрик не спал, сидел на палубе, рядом со своим болидом, курил и смотрел на восток. Увидеть рассвет, будучи в небе, – хорошая примета.
Тир, разумеется, тоже не спал. И бодрствовали четверо «Стальных», охраняя императора Вальденского.
– Война заканчивается, Суслик, – сказал Эрик, когда небо на востоке начало окрашиваться в разные оттенки красного, а земля стала непроглядно, бездонно-черной, – война без победителей… ты доволен?
– Все войны бессмысленны, – откликнулся Тир. – Керты помогли вам сделать Вальден империей. Да. Я доволен.