Пыль Снов
Шрифт:
— Да господин.
— И они прислали плохие стремена, не так ли?
— Подлый трюк, господин, вот что это такое. Я удивляюсь, почему Король не настоял на подобающей репарации.
— Можете сколько угодно удивляться, Гинест, вот только не таким осуждающим тоном. Что касается стремян, лично я рукоплещу хитрости Синей Розы. Месть вполне заслуженная. А насчет потолка повышения в летерийской армии скажу вот что: отныне каждый и всякий солдат армии Летера, невзирая на происхождение, имеет равные возможности повышения в ранге на основании
— Господин, высокородным офицерам не понравится…
— Я узнал, что малазанская императрица устроила кампанию, избавившую ее армии от чинуш, купивших должности и привилегии. Знаете ли, капрал, как она этого достигла? Арестовала офицеров и либо казнила, либо сослала на рудники пожизненно. Думаю, очаровательное решение. Если знать моей армии станет мне докучать, я готов посоветовать брату сходное решение. Ну, можете идти.
Помощник отдал честь и удалился.
Брюс оглянулся, увидел на лице Араникт потрясение. — Ох, ладно вам, Атри-Цеда! Вы же не верите, что я стану советовать такое?
— Господин? Нет, разумеется нет. Я и не думала… Гм, простите, господин. Простите.
Бюс склонил голову набок и принялся ее разглядывать. — Что же тогда? А, вы, наверное, удивились, что я позволил себе сводничество?
— Да, господин. Немного.
— В первый раз за наше знакомство на лице Лостары Ииль появилось что-то живое. Что до Хенара… он вполне ей подходит, не думаете?
— О да, господин! То есть…
— У него явный вкус к экзотике. Но есть ли шанс?
— Господин, не могу знать.
— Но что вы думаете как женщина?
Глаза ее забегали, к лицу прилила кровь. — Она увидела, что он восхищен ее ногами, господин.
— И не изменила позу.
— Я тоже заметила, господин.
— Как и я.
В комнате повисло молчание. Брюс изучал Араникт, а она осмеливалась смотреть куда угодно, лишь бы не в лицо командиру.
— Ради Странника, Атри-Цеда! Пользуйтесь всем креслом. Сядьте удобнее.
— Да, господин.
Визгливый хохот Горлореза донесся из-за командного шатра. Снова. Поморщившись, Каракатица согнулся, подтащил к себе усеянную заклепками кожаную кирасу. Нет смысла влезать в проклятую штуку, пока они не выйдут наконец в поход. Однако она стала ржаветь. Нужно бы смазать.
— Где ведерко со смазкой?
— Вот, — сказал Тарр, передавая небольшую бадейку. — Не бери слишком много, она кончается. Теперь, когда Прыщ отвечает за снабжение…
— Ублюдок ни за что не отвечает, — рявкнул Каракатица. — Сам назначил себя посредником и теперь приходится пробиваться мимо него по любому поводу. Квартирмейстер рад, что запросов доходит мало. Они между собой всё делят, а то и прямо воруют. Кто-то должен сказать Сорт, чтобы она сказала Добряку и он смог…
— Добряк больше Прыщом не командует.
— Тогда кто?
— Похоже, никто.
Улыба и Корик вошли на стоянку, которая уже перестала быть стоянкой — остался лишь дымящийся костер, окруженный тючками и скатками. — Первый пополуденный звон, — сказала Улыба, — и не раньше.
— Есть новости о Геслере и Буяне? — спросил Каракатица.
— Скрип говорит только что хочет, — отозвался Корик. — И остальные так же. Наверное, они дали деру.
— Не дури, — взорвался Каракатица. — Ветераны не уходят. Вот почему они ветераны.
— Пока не решат, что с них хватит.
— Спроси Бутыла, — сказал Тарр, мрачно глядя на Корика, — и он скажет так же. Их схватили.
— Чудно. Схватили. Значит, их с нами нет. Наверное, даже нет в живых. Кто следующий?
— Если повезет, — сказала Улыба, ложась на свой тюк, — им будешь ты. — Она поглядела на Тарра. — У него мозги выгорели — Корик уже не тот Корик, которого я знала. Спорю, все вы думаете так же? — Тут она вскочила на ноги. — Да нассать! Пойду прогуляюсь.
— Гуляй подольше, — сказал Корик.
Снова дико захохотал Горлорез. Каракатица сморщился: — Что такого смешного, так его?!
Корабб, притворявшийся спящим, наконец сел. — Пойду узнаю, Карак. У меня тоже нервы взвинчены.
— Если он валяет дурака, Корабб, вдарь ему по роже.
— Да, Карак, на это можешь рассчитывать.
Каракатица молчал и следил, как Корабб ковыляет прочь. Потом ухмыльнулся Тарру: — Все заметил?
— Я ж рядом сижу.
— Он уже не сторонится нас. Он — наш панцирник. Хорошо.
— Всё хорошо, он хорош, — сказал Тарр.
— В этом взводе панцирник — я, — бросил Корик.
Тарр снова начал чистить сапоги. Каракатица отвернулся, погладил рукой лысеющую макушку — и заметил, что рука стала сальной. — Дыханье Худа!
Тарр вгляделся и фыркнул: — От трещины не защитит.
— Что?
— Череп.
— Смешно.
Корик стоял, словно не знал, куда ему пойти, словно нигде не находил себе места. Немного спустя он ушел в сторону, противоположную выбранному Улыбой маршруту.
Каракатица продолжил смазывать доспехи. Когда требовалась новая порция смазки, он находил ее на собственной голове. — Он может, ты сам знаешь.
— Не станет, — ответил Тарр.
— Геслер и Буян — вот его извинение. И Целуй-Сюда.
— Целуй-Сюда заботилась только о себе любимой.
— А у Корика иначе? Нынче он весь внутри головы, а там — верно Улыба говорит — всё выгорело. Осталась одна зола.
— Не сбежит.
— Почему ты так уверен, Тарр?
— Потому что где-то внутри, среди золы, остается кое-что. Он еще что-то пытается доказать. Не себе — себя он в чем угодно убедит — но всем нам. Нравится ему или нет, признает он или нет, но он к нам приклеился.