Пыльца
Шрифт:
– Что такое обол?!
Речь перевозчика стала бессвязной.
– Обол! Только не говорите, что… хотите сказать… вам не положили монету в рот… когда вы умерли? Ваши родственники? О боги, вот это прискорбно. Прискорбно. Во имя смерти, как вы сумели пройти мимо Цербера?
Койот сказал ему, что многоголовый Цербер почти ничего не потребовал за проход.
– Не потребовал! Возмутительно. Я непременно доложу. Ну в самом деле, это же против всяких правил!
Койот спросил Харона, может, обол – это вроде кэб-тарифа за проезд? Харон озадаченно замолчал, и Койот объяснил ему,
– Да! Вот-вот! Точно. Тариф. Тариф – один обол. Наконец-то мы до чего-то договорились. Так вы готовы оплатить тариф? Ну в самом деле, они обязаны были положить вам обол в рот. Серебряную монету, равную одной шестой драхмы. Есть такое?
Койот покачал головой.
– А еще что-нибудь? Что-нибудь, чтобы… заплатить за проезд? Ну, хоть что-нибудь?
Сапфир соскользнул с Белинды и забрался внутрь лодки, устроившись у ног Харона.
– Постойте-ка, – взвизгнул Харон, – что эта туша делает в моей ладье?
– Ловит попутку, – ответил Койот.
– Ну-ка уберите его!
– Сам попробуй.
Харон наклонился к Сапфиру, но мой зомби-сын растекся телом по корпусу лодки. Его нельзя было убрать. Лодка угрожающе закачалась. Харон едва не свалился в воду.
– Все это действует мне на нервы, – заныл он.
– Ссаживай его, – сказал Койот, – или бери нас всех.
Харон с раздражением оглядел берег и сказал:
– Ну ладно тогда. Запрыгивайте! Быстро, быстро! Пока никто не видит. В самом деле, перевозить пассажиров за просто так – уже слишком. Никакой вам платы! И как прикажете поддерживать свой бизнес? Как, а?
И вот мы вчетвером поплыли – пассажиры в лодке, тонким лезвием рассекающей густую застоявшуюся воду. Только лунный свет, круглое облако пыльцы, растворенное в тумане, танцующем вокруг. Только скрип весел Харона да приглушенная мелодия пробирается к нам с центрального острова. Оркестр играл одно и то же снова и снова, замедляя темп до похоронного марша, словно игра была неким жестоким наказанием. Харон сидел на корме, его костлявые руки выглядывали из рукавов, сжимая рукоятки весел. Несмотря на очевидную слабость, он греб без всякого напряжения. Койот устроился на носу, Белинда – посередине, я – внутри Белинды, а Сапфир свешивался через борт, вглядываясь в глубину. Он чихнул, но почти неслышно. Ему определенно стало лучше, это было видно. Но что случится с ним, когда мы возвратимся в реальный мир? Ведь тогда аллергия вернется? А если после этой поездки ему станет еще хуже? И вообще, где он, реальный мир? Я лишь смутно припоминала, кем я была раньше. Вирт изменил мою Тень, стерев чувства. Все стало очень спокойным, тихим и застыло во времени. Луна, озеро, темнота, скрип весел, печальная мелодия оркестра. Духи тумана. Белинда опустила руку в воду…
– Не надо! – вскрикнул Харон. – Не касайтесь воды озера. Пожалуйста.
– Почему? – спросила Белинда.
– Потому что она может поглотить вас.
Белинда убрала руку; только когда мы проплыли больше половины озера и от мелодии остались лишь неясные отзвуки позади, она заговорила снова.
– Койот? – сказала она. – Ты хоть представляешь, что сейчас происходит?
– Мы попадаем в разные истории, – ответил Койот. –
Перевозчик подвел лодку к берегу.
– Высадка здесь, Белинда, – сказал Койот. – Ты не боишься?
Я заставила Белинду подтвердить, что она спокойна, и мы выбрались из лодки. Сапфир снова забрался на руки Белинде. Койот повернулся к Харону:
– Оставишь счетчик включенным? – спросил он. Перевозчик сплюнул в озеро и ответил, как будто точно знал, о чем спрашивает Койот:
– Никто не возвращается, дружище. Билет в одну сторону.
Лодочник засмеялся и оттолкнулся от причала.
Нас окружила тишина.
Только тихие вздохи весел, когда они опускаются и поднимаются из воды, опускаются и поднимаются, – и вот уже волны успокоились и исчезли. Медь труб холодно блеснула в воздухе, и звук умер. Луна скользнула за облако.
Тьма. Тьма была живым цветком.
Перед нами встала высокая стена растений. Стена была в два раза выше, чем мы все вместе взятые, и над вершинами ее башен-стволов различался бледный свет. Белинда велела Койоту вырасти выше самых высоких стеблей, пробиться наверх и взглянуть, что с другой стороны этой цветочной стены. Он поворчал немного и попробовал сделать, как она сказала. Но не успел он дорасти до середины, как стебли сплелись над ним, пригибая его к земле. После пятой попытки Койот сдался и сказал Белинде, что эта история не хочет, чтобы они глядели выше верхушек деревьев.
– Ты меня раздражаешь, Койот, – сказала Белинда. – Я думала, ты сможешь быть проводником.
Койот помолчал мгновение, пока лепестки его ноздрей изучали пахучие следы. Потом двинулся с места и зашагал вдоль стены налево. Мы втроем пошли за ним, совсем запутавшись. Мы шли, наверное, несколько лет, а может быть, это только нам показалось. Податливое, изменчивое время. Могло пройти всего несколько секунд. Наконец мы нашли в стене отверстие. Или стена открылась для нас. Или мы открылись ей.
Не имеет значения. Что-то случилось. Что-то медленно происходило, слишком медленно, чтобы его осмыслить. Темное пространство между двумя мирами. Черный путь между живыми стенами. Мы смотрели в черные зеркала – пути ветвились дорожками, своенравными, как линии извилистого сюжета. Светлячки мигали в пробелах между словами, между листьями.
– Надо бы нам атлас лабиринтов, Белинда, – сказал Койот.
Белинда ответила, что надо не думать, а идти:
– Да что за дела? Попробуем, как повезет.
Бродим, заплутав в саду тысяч цветов, тысяч углов и проходов. Каждая тупиковая аллейка обрывается в темноту, усеянную неяркими кляксами светлячков. Снова появилась луна, выглянула из-за рваного облака, показала нам, как же безнадежно мы потерялись.
– Ты что, ничего не знаешь о лабиринтах? – спросила Белинда. Койот покачал лепестками. – Ну, знаешь, я думала, ты разбираешься. Господи, ты же
вроде как лучший драйвер всех времен и народов! Что такое, в конце концов?
– Белинда, ты начинаешь действовать мне на нервы, – прорычал Койот сквозь лепестки.