Пыльная зима (сборник)
Шрифт:
– Ты, оказывается, не такой уж дурак. Для пожилого человека мыслишь довольно остро. – Неделин постарался сохранить равновесие духа.
– Оттачиваю ум, – парировал бывший Главный. – Читаю мудрейшие книги. Ты читал «Тысячу и одну ночь»? Нет, ты не читал «Тысячи и одной ночи»! Несчастный человек!
– Перестань юродствовать! Ты говоришь: увидеть свои торжественные похороны. А разве ты не знаешь, что бывает потом? Восхваления в адрес покойника умолкают через неделю. Через месяц о нем забывают. Через полгода опять вспоминают – для того уже, чтобы упрекнуть в ошибках. Через год все чаще обвиняют в них. А через
– Это уже ко мне не будет относиться.
– Как же ты можешь? Как у тебя хватает совести – открещиваться от самого себя?
– Невелик барин, и открещусь. Много книг еще не прочитано.
– И не будет прочитано! – придушенно закричал Неделин. – Ты света белого не увидишь! Я пока еще жив и имею власть! Через неделю тебя выкинут в тундре на снег на съедение росомахам!
– Пугай, пугай! – посмеивался двойник.
– Думаешь, не сделаю этого?
– Я бы не сделал. Я людей любил. Серьезно говорю. По-божьи: и хороших любил, и плохих любил. Все мы люди – и ничто человеческое нам не…
– Ты негодяй! Я сейчас вызову…
– Молчи, а то подушкой придушу. Не успеешь. Спокойно выйду, скажу, что ты велел меня пропустить, а себя некоторое время не беспокоить. Я буду нести впереди руку и говорить: «Ее пожал Он!» И это будет лучше всякого пропуска. Понял?
– Постой. Давай без эмоций. Почему ты вообще решил, что я умираю?
– Вижу. Чувствую.
– Пусть так. Но неужели ты сам не устал от жизни? Ведь ты старик.
– Я?
– Ты плохо выглядишь. Это закономерно. Через полгода ты окончательно одряхлеешь и умрешь. Бесславно! А тут… Ты не представляешь, как это все… Ты умираешь, да, но как государственный человек! Ты чувствуешь значимость каждого сказанного тобой последнего слова. Это откликается в людях болью и торжеством! Ты чувствуешь себя не просто умирающим человеком, а закрывающейся страницей истории. Пусть она будет перевернута, но ее уже не вырвать, не вычеркнуть!
В глазах двойника замерцало любопытство – как в густом тумане далекий огонек.
– Читать какие-то там книги – это хобби у тебя такое? – это многим доступно, – продолжал Неделин. – Но есть что-то, доступное лишь единицам, ради чего люди иногда идут на все. Жить Главным и умереть Главным – разве не манит эта судьба? Разве не хочется до конца, до последнего момента ощущать свое величие, свою значимость? И это, в конце концов, долг – священный долг, если хочешь. Разве ты не убежденный коммунист? Разве не готов был отдать всего себя делу партии до последней капли крови? Разве ты не клялся? А теперь получается – уклоняешься?
Двойник, слушая Неделина, только хмыкал – и даже не счел нужным ответить на глупые слова.
– Значит, в тундру? На мороз? На смерть? – спросил Неделин. – Этого тебе хочется?
Двойник привстал, но не знал он, что под рукой Неделина, прикрытая одеялом, – кнопочка в стене. Дверь тут же распахнулась.
– Ничего, ничего, – сказал Неделин, – это я случайно.
Дверь закрылась.
– Нет у тебя выхода, – сказал Неделин. – Сейчас тебя схватят, и пропадешь без следа. Хватит, попил кровушки из народа. И это будет не просто тюрьма, где тебя вместо жулика Запальцева держат – а ты все не признаешься, да? – это белое безмолвие, ледяная гибель.
– Я не в
– Не вернешься ты в психушку. Сдохнешь еще раньше меня. И то, что ты умрешь, будет справедливо.
– Ладно, – сказал двойник. – В конце концов, в почете лучше сдохнуть, чем в психушке или в твоем белом безмолвии. Хотя это произвол. Значит, меняться будем? Ты сядь, я иначе не смогу. Не получится.
Неделин радостно зашевелился, двойник стал помогать, увидел, где находилась кнопка, отодвинул Неделина от стены, вскочил сверху, замкнул тело коленями и стал одной рукой душить, другою закрывая рот.
– Нет, ты раньше подохнешь, скотина! Ты сейчас подохнешь!
Лицо Неделина посинело, глаза выпучились, рот под рукой тяжело шевелился, и двойнику, увидевшему так близко это лицо – бывшее свое, – стало страшно, будто он душил самого себя.
И тут же он увидел над собой мокрое красное лицо душителя, физическое состояние мощной ярости сменилось свинцовым удушьем, он рванулся из оставшихся сил – именно оставшихся от молодого тела, – Неделин отпустил его, встал над ним, сказал, переводя дыхание:
– Ну вот и все.
Главный лежал обессиленно, не мог произнести ни слова. На шее проступили багровые пятна. Неделин накрыл его одеялом до подбородка, поцеловал в лоб.
– Прости.
Людям, стоявшим за дверью, он сказал:
– Не велел беспокоить. А меня… Кто здесь, так сказать?..
– Я! – догадался начальник охраны. Неделин отвел его в сторону.
– Вам поручено проводить меня. И чтобы никакой слежки! Я – его внебрачный сын.
ГЛАВА 24,5
Через несколько дней страна прощалась с Главным. Играла траурная музыка. На пять минут была приостановлена работа. Ревели гудки. Дети и внуки Главного были торжественно печальны. Елена Андреевна по-простому утирала глаза уголком платка, и ей почему-то все хотелось погладить мужа по щеке, погладить (вспоминая, как хороша была его кожа после бритья)… а во дворе саратовского прижелезнодорожного почтамта было солнечно, веселая снежная слякоть, женщины плакали, Алексей Слаповский, бывший учитель, работающий грузчиком, [2] морщась от воя гудков, бросал посылки в дверь почтового вагона, где их подхватывал напарник и передавал проводнику.
2
Здесь какая-то путаница: названный персонаж на предыдущих страницах имел другую профессию, хотя известно, что получил ее позже. Автор эту нелепицу объяснить не смог – впрочем, как и многие другие несуразности. (Примеч. изд.)
– Вы что же это! – политически крикнул начальник смены Самсоныч, отплевываясь от вкуса только что выпитого поминального вина. – А ну прекратить!
– А пошел ты! – в два голоса ответили грузчики: вагон вот-вот угонят к составу, им нужно спешить, ведь платят-то им по количеству сданных посылок, сдельно!
И может, никто не плакал в тот день так искренне и сложно, как худой, плохо одетый молодой человек в грязном углу вокзала города Полынска.
ГЛАВА 25