Р26/5/пси и я
Шрифт:
«Агата и Бекки, 65 лет...»
— Я не знаю, где они, — сказала она твердо. — Садись, Агата. Ты портишь наш праздник.
Но тут маленький голосок у нее внутри начал нашептывать: «Всегда есть другой путь. Смерть рядом со всех сторон, стоит лишь протянуть руку...»
Агата села, но ее глаза были пусты, словно у человека, слушающего наушники. Агата тоже услышала голос...
— Я порежу пирог, — неожиданно произнесла она и взяла в руки нож, сверкающий кухонный нож.
Было семь минут четвертого. Бекки беспомощно вскрикнула.
Агата резко провела ножом по горлу, кровь хлынула фонтаном,
Бекки вскочила и невольно глянула на старые настенные часы. Их тиканье сливалось со звуком капель, падающих со стола, где, словно уснув, лежала Агата, прожившая ровно шестьдесят пять лет.
В соответствии с Государственным Законом.
И тогда Бекки вспомнила. Шок от смерти Агаты помог ее сознанию устранить подсознательные запреты, и она вспомнила Акт о смерти, который десять лет назад ей приказали забыть. Вспомнила все, что говорил ей меднаблюдатель на прошлой неделе. «Ты бесполезная старуха, — сказал он, сделав гипнопрививку, — и скоро тебе будет шестьдесят пять, когда от тебя потребуется умереть. Я оставлю пилюли...»
Не сработало, не получилось, потому что какой-то след остался у нее в памяти, и она спрятала пилюли. Нож пугал ее все эти дни, и теперь, когда Агата умерла, она все вспомнила, и это испугало ее еще больше.
Она снова взглянула на часы. Было десять минут четвертого, а она на двадцать шесть минут моложе Агаты... Что будет через двадцать три минуты?
Двадцать три минуты...
Настенные часы шли, отсчитывая секунды.
Бекки торопливо поднялась в свою спальню, выдернула ящик шкафа и высыпала его содержимое на пол: одежда, две коробочки с украшениями, старые письма от Тома и пачка пилюль. Она схватила ее и бросилась вниз по лестнице. Мысли кричали ей: «Торопись!», сердце нашептывало: «Медленнее!» Она прошла в гостиную и, стараясь не глядеть на Агату, взяла со стола нож. Она его вытерла — прямо о скатерть.
Выйдя во двор, где, как всегда, квохтали куры, она подошла к колодцу и бросила вниз нож и коробку с пилюлями. Потом подбежала к сараю, где хранилось зерно, отперла дверь и вошла. Часы на руке показывали три пятнадцать. Еще восемнадцать минут. Бекки заперла дверь изнутри и выбросила ключ через маленькое забранное решеткой окошко. Затем села на мешок с зерном и стала ждать приказ умереть.
Сидя на мешке, она сжала руки и опустила их на колени. Глаза все время возвращались к часам, с этим она уже ничего не могла поделать.
Шепот меднаблюдателя послышался в мозгу в три тридцать.
«Ты прожила шестьдесят пять лет, и это была хорошая, счастливая жизнь, но теперь ты устала. Теперь тебе нужно прощаться с этой жизнью, потому что продолжать жить слишком трудно. С каждым днем становится все труднее вставать, одеваться, делать то, что необходимо. Все мы люди, и в старости нет позора, разумеется, если мы признаем ее, смотрим фактам в лицо. Государство благодарно тебе за замечательную пожизненную службу, и теперь, когда жизнь стала слишком трудна, оно милостиво предоставляет тебе выход из этого положения».
В горле Бекки возник комок, когда она осознала, как заботливо Государство. При воспоминании о ее собственном упрямстве слезы потекли по ее щекам. Она предала Государство...
«Не бойся.
Бекки встала с мешка, схватилась за прутья решетки и, потеряв контроль над собой, всхлипывая, запричитала:
— Я не могу! Я выбросила их в колодец!! Господи, прости меня, я выбросила их в колодец!!!
Она рвалась и безуспешно пыталась раздвинуть прутья.
«Иногда пилюли случайно теряются, но всегда есть другие способы. Смерть всегда рядом, стоит лишь протянуть руку, и ты обретешь желанный покой. Сделай это! Сделай это сейчас!»
— Я не могу! — затравленным взглядом Бекки обвела маленький сарай. Ничего острого, ничего тяжелого. Только мешки, пустое ведро, какое-то тряпье в углу. — Мне никак! Поверь мне, я хочу, но мне никак.
«Сделай это! Ты же хочешь. Ты хочешь это сделать. Сделай! Сейчас!»
— Я хочу!
Бекки билась всем телом о дверь сарая, и ветхая дверь поддавалась. Она не чувствовала боли в плече. В иное время такие удары надолго свели бы ее в постель, но сейчас не было больно.
Наконец дверь открылась. Бекки выбежала во двор.
Голос исчез.
Дом, черный и высокий, в центре двора старый круглый колодец, с квохканьем к ней подбежали куры. Она машинально вернулась в сарай, набрала горсть зерна и бросила курам. Отталкивая друг друга, они кинулись к пище. Бекки удивленно смотрела на них. Что-то важное выпало из памяти, и она никак не могла вспомнить, что.
Начало сильно болеть плечо, так что трудно было даже дышать.
Она взглянула на часы. Стрелки показывали три тридцать пять.
Что-то она забыла, что-то она забыла, надо это обязательно вспомнить.
Через некоторое время, когда Бекки вошла в дом и увидела Агату, она вспомнила.
Она поднялась наверх и надела старое подвенечное платье. Она вспомнила, как восхищался ею Том в тот яркий день много лет назад...
Бекки попудрилась перед зеркалом и нечаянно просыпала пудру на платье. И не стала отряхивать.
Она никогда не верила тому, чему ее учили на обязательных занятиях в Государственной Церкви. В конце концов откуда они могли знать, что будет там, после?
Агата говорила, что она похожа на барана в шкуре ягненка... Бесполезная птица...
Бекки спустилась вниз и вышла во двор. Море, черное и тягучее. За оградой рычал бронтомех. А впереди по дороге, по которой никто не ездил уже лет десять, двигался большой белый фургон. У дома фургон остановился, из него вышли люди и поставили на землю два больших ящика. Последним вышел меднаблюдатель и удивленно и укоризненно покачал головой, когда увидел Бекки. Позади него, непринужденно привалившись к стенке фургона, ждали его помощники.