Шрифт:
ЛАМПА
Она стояла над тем, что было когда-то любимой скульптурой, и даже заплакать не могла. Слез не было. Внутри — пустота. Ощущение такое, будто через нее пропустили мощный электрический разряд, и все выгорело дотла: сердце, легкие, бронхи. Не было дыхания, по жилам не струилась больше кровь. Там, внутри, один лишь пепел. Так и стояла, бессильно опустив руки. Что толку плакать? Лимбо умерла. Три месяца работы — насмарку. Лимбо умерла, на дворе март месяц, все опостылело, осталась только смертельная усталость. Двадцать лет бешеной гонки за славой, а вы попробуйте так-то: без денег,
— Ну-ну, успокойся.
Это муж. Положил руку на плечо, ласково и бережно погладил. А она разозлилась. И тут же сорвалась:
— «Успокойся»?! Да, тебе-то что! Не ты ночей не спал! Мучился, вынашивал идею. Не ты руками гнул это проклятое железо, резался до крови, слеп над сваркой! Не ты…
Тут она захлебнулась от возмущения, а муж воспользовался паузой.
— А кто тебя заставлял делать скульптуру из стальных пластин? Выпендриться захотелось? Раньше ты работала с глиной. С мрамором. Чем тебе не угодили шамот, керамика, терракота? Ну, отлила бы ее из бронзы. Потянуло на авангардизм? Не женское это дело: варить. Да что я говорю?
– Он махнул рукой. — Разве в тебе осталось хоть что-то от женщины? Ты не женщина, ты — скульптор! Мужской род!
— Зато ты — баба! — не осталась в долгу она. И сжала кулаки. Да, руки у нее не женские. Кисти рук большие, пальцы короткие, подушечки словно расплющены ударом молотка, ногти коротко острижены. Но это для дела. Все в ней — для дела, для любимой работы. А он… — Тебе на меня наплевать! На мои чувства! Я для тебя не женщина, потому что ты уже давно меня не любишь. А любишь только деньги, которые я зарабатываю.
— Ты не забывай: это и мое дело тоже, — обиделся он. — Я в него все свои силы вложил. И время, между прочим. Это я занимался твоими делами, с бухгалтерией договаривался об аренде помещений, о цене на твои скульптуры, наконец.
— Счетовод, — сказала она презрительно.
— Экономист, — поправил он.
— Все равно счетовод!
— Ну, знаешь!
Он обиделся и ушел наверх, в спальню. Их загородный дом — небольшой по размерам, но вместительный. Ничего лишнего и никакой роскоши. Внизу — ее мастерская, гостиная с камином и кухня. Наверху — спальни, крохотная гардеробная. Есть еще летняя веранда, но сейчас дверь туда закрыта наглухо. До апреля, когда станет тепло. Она любит работать в одиночестве, на природе. И кто бы мог подумать, что сюда залезут вандалы! Ничего ведь не украдено! Лишь Лимбо убита.
Она с тоской посмотрела на почти бесформенный кусок железа. Которое когда-то было женщиной. Черной, как ночь. Потому что это Лимбо. Африканка. Какие у нее были чувственные губы! А грудь! А какие руки! Муж ворчал: «Почему ты всегда промахиваешься с руками? То они у тебя какой-то невероятной, нечеловеческой длины, то одна короче другой. Попробуй это продать!»
— Ложь, — сказала она вслух.
Руки у Лимбо были замечательные. Да, длинные. Зато, какие выразительные! Над каждым пальчиком она трудилась особо. Над каждым ноготком. И что от всего этого осталось? Груда железа! Муж прав: надо было отлить Лимбо из бронзы, покрыть патиной. Тогда бы она не была такой относительно легкой по весу и пустой внутри. И вандал бы с ней так легко не справился. Она стиснула зубы и застонала. Пепел внутри ожил, собираясь в ком, который в итоге застрял в горле. Как же больно-то! Как больно!
Где Алик? Ах да! Он ушел наверх. Не продолжить ли выяснение отношений? Надо выпустить пар. Она тоже поднялась наверх, прислушалась. Алик в ее спальне. Когда вошла, он глухо спросил:
— Милицию вызывать будем?
— Ничего же не взяли.
— Да? Не ходи сюда, — сказал он торопливо, почувствовав ее движение.
Подошел к кровати и быстро свернул в узел постельное белье.
— Что такое?
— Кто-то здесь развлекался.
— Ты хочешь сказать…
— Он был один. Мужчина. Не исключаю, что делал это с Лимбо. А потом сволок ее вниз, в мастерскую, и уничтожил.
Она невольно взялась рукой за шею и принялась ее растирать. Проклятый ком, застрявший в горле, увеличился в размерах. Ей стало душно.
— Но почему, Алик? Почему?
— Все звезды подвергаются преследованиям поклонников. — Он пожал плечами.
— Но я же не актриса! Не поп-дива! Не модель! Я — скульптор! Художник! И мне сорок лет!
— При чем здесь возраст? Ты ваяешь скульптуры эротического содержания, — сказал он спокойно. — Твоя Лимбо была голой. Да и на остальных немного одежды. Не говоря уже о позах.
— То они, а то я.
— Не скажи. Им нельзя сделать больно. Нельзя отомстить. За то, что они такие… вызывающие. А тебе можно. Так что с милицией? Скандал нам не помешает, — задумчиво протянул муж. — Накануне выставки это было бы кстати. Я, пожалуй, позвоню в газету. Пусть приедет корреспондент и снимет растерзанную Лимбо. Вот это будет пиар!
– Он возбужденно потер руки.
— Что еще ты готов продать, чтобы у меня был пиар? Постель, на которой маньяк занимался любовью со статуей? Видеосъемку нашего с тобой полового акта? Мои стоны во время оргазма?
— Точно — не женщина, — сказал он с удовлетворением. — Как грубо и откровенно!
— Счетовод!
Она выскочила из спальни, хлопнув дверью. Скоро сюда приедут корреспонденты. А завтра на первых полосах — сенсация. Маньяк врывается в дом к известному скульптору Маргарите Мун и занимается любовью со статуей голой африканки. А потом кувалдой превращает ее в лепешку. Алик прав: это был мужчина. Тут сила нужна. Выходит, звоночек прозвенел? Кто-то желает Маргарите Мун смерти. Пока убил скульптуру, но кто знает? Вдруг следующей жертвой намечена та, что ее сотворила? А охраны у Маргариты Мун нет.
Она вышла на улицу. Ворота были распахнуты, она увидела, как мимо не спеша идет сосед. Карл Янович. Каждый раз с ее языка почти уже срывалось: «карла». Маленького роста — да с таким именем! Поэтому она всегда обращалась к нему после паузы, заставляя себя не ошибиться. Еще обидится.
— Карл Янович!
— Да? — Он обернулся. — Что такое?
— Подождите.
Она быстро подошла к воротам. Сосед посмотрел на нее снизу вверх. Вообще-то они одного роста, Маргарита Мун не великанша, но на каблуках она выше, чем сосед. Сейчас на ней модные сапожки на шпильке. И он смотрит снизу вверх.