Раб
Шрифт:
И вот еще что видел Яков. Соблюдение законов и заповедей, относящихся к Богу, не мешало с легкостью нарушать законы и правила в отношениях между людьми. Перед Пасхой, когда Яков вернулся в Юзефов, в городе шел ожесточенный спор, можно ли есть в Пасху горох и бобы. Не хватало муки на мацу, и раввин разрешил употреблять в пищу стручковые растения, поскольку они не запрещены ни в Торе, ни в Талмуде. Но те, которые кичились своей правоверностью и у которых были свои счеты с раввином, напали на него. Дошло до того, что у раввина выбили оконные стекла и Богнали гвозди в скамью у восточной стены, на которой он сидел в синагоге. Один из видных хозяев города пришел даже к Якову и предложил ему захватить место раввина. Евреи и еврейки, которые скорее бы дали себя убить, чем отступиться хотя бы от одного из запретов, клеветали, сплетничали, давали обидные прозвища беднякам. Ученые смотрели на невежд свысока, а члены общины делили между собой и своими близкими всевозможные привилегии и аренды, дающие возможность обирать народ. Коммерсанты взыскивали проценты, припрятывали товар, дожидаясь, чтобы он подорожал. Были даже и такие, которые надували в весе и в мере. Их всех - этих хвастунов, подхалимов, мошенников Яков встречал в синагоге. Они усердно молились, занимались крючкотворством и нарушали Божьи заповеди. Как ни мал и убог стал после резни Юзефов, он остался полон ненависти, горечи и склок. Сват, который сватал Якову вдову из Хрубичева, сообщил ему, что здесь, в Юзефове стараются испортить это дело, и что кто-то отправил даже вдове письмо с клеветой на него.
Якова пугали его мысли. Он хорошо понимал, что они идут из нехорошего источника. Это сатана хочет показать, что виноваты все, и таким образом облегчить Якову делать то, что недозволено. Он слышал, как добродетельный ангел внутри него говорил: Яков, зачем тебе смотреть на других? Первым делом, подумай о собственной душе... Но мысли не оставляли его в покое. Люди говорили одно, а глаза их - совсем другое. За набожностью скрывалась алчность, зависть. Народ не извлек ничего поучительного из совершенных над ним ужасных надругательств. Наоборот, уровень как бы еще снизился...
Яков читал Тору с напевом, при этом каждый раз спохватывался, что мелодия начинала напоминать ту, в горах. Теперь у него бывали минуты, когда он тосковал даже по хлеву. Там, издалека, он мог любить своих евреев полной любовью. Он позабыл их выходки: подвохи, склоки, обманы, грызню маленьких людишек с бегающими глазками и отточенными языками. Пастухи, правда, донимали его своей дикостью и низостью, но какие требования мог предъявлять Яков к этим плебеям?...
Вот-вот должно было состояться сватовство с хрубичевской вдовой. Свадьба предполагалась в пятницу, предшествующую субботе Девятого ава. Вдова, так же как и Яков, потеряла своих детей. Ей уже было далеко за тридцать, но она еще собиралась родить Якову ребенка. Те, кто подлизываются к богачам, заблаговременно стали заискивать перед Яковом, но сам он все еще не мог решить, что ему делать. Долгие ночи проводил он без сна, не в силах отогнать от себя тревожные мысли. Вдове нужен торговец. Но он, Яков, не торговец. Ей нужен муж, вращающийся среди людей. Но он, Яков, живет особняком. Годы, проведенные в деревне, оторвали его от мира. Выглядит он здоровым, но внутри него все сломано. Он обращался за ответом к мудрым книгам, углублялся в произведения каббалы. Каждый раз его охватывало желание удрать куда-нибудь, на него наваливались сомнения, которые сердце не доверяло устам. Во время своего рабства Яков не прикасался к мясу, и теперь он не мог заставить себя есть Божьи создания. Но по субботам еврею полагается есть мясо и рыбу, а Якова от этого воротило. Ему приходило в голову, что евреи поступают с живыми созданиями так же, как иноверцы поступают с евреями. Слова: головка, шейка, печенка, ножка, пупок вызывали у него содрогание. Каждый раз, когда он брал в рот кусок мяса, ему казалось, что он ест собственных детей... Случалось, что после субботней трапезы он выходил во двор - его рвало.
Теперь, когда Яков оставался в ешиботе один, он не учил определенные главы, а перелистывал. Быть может, он найдет ответ у Рамбама или в философской трактате Иегуды Галеви? А что говорится в солидном труде под названием "Долг сердца"? Он прочитал несколько строк, стал листать дальше, снова открыл где-то в середине, опять стал перелистывать страницы. Он закрыл руками лицо, сомкнул веки и так сидел, погружённый в собственную тьму. Его одновременно тянуло и к Ванде, и в могилу. Как только на мгновение его отпускала тоска по ее телу, ему хотелось умереть, погаснуть. Уста его непроизвольно шептали:
– Отец в небесах, забери меня!...
Он услышал шаги. Благочестивая еврейка, вдова синагогального старосты, принесла ему горшочек варева. Яков смотрел на нее и думал. Вот эта женщина - хромая, с бородавкой на носу и с волосами на подбородке - настоящая праведница. Она не обладала ни одним из тех недостатков. которые он находил у остальных. Опухшие гляза ее излучали целомудрие, деликатность, желание делать лишь добро. Она тоже потеряла мужа, детей, дом. Но в ней не осталось горечи. Она никому не завидовала ни к кому не питала злобы, никого не оговаривала. Она по доброте душевной стирала на Якова варила ему прислуживала. Она даже не давала благодарить себя за это. Когда Яков пытался выразить признательность, она обычно говорила:
– Ведь для этого люди и созданы
И теперь она поставила на стол чугунок, налила похлебку в миску. Она принесла Якову хлеба, солонку с солью, положила перед ним нож. Даже ковш с водой и полотенце для омовения рук не забыла подать. Пока он ел, она смиренно стояла у двери, ждала посуды. Откуда все это в ней взялось? спрашивал себя Яков. Для этого ведь нужно обладать мудростью... Она служила Якову живым примером того, что существует в мире нечто более возвышенное. Если бы даже она была единственной в своем роде, все равно это было бы свидетельством того, что существует красота бескорыстья. А что если жениться на ней?... Яков спросил ее, не вьшла бы ли она при случае замуж. Она взглянула на него со скорбью и ответила:
– Бог даст, на том свете... За моего Барух-Давида...
4.
Ночью, когда Яков уснул, к нему пришла Ванда. Она явилась ощутимо живая, окруженная светом. Лицо ее было заплаканное, живот высокий, глаза, полные слез, смеялись.
– Где ты оставил меня, Яков?
– говорила она. Что будет с твоим ребенком? Он вырастет среди мужиков!... Она пахла полем и сеном. Яков вздрогнул и проснулся. Но образ Ванды исчез не сразу. Некоторое время Яков был между сном и явью. Потом, когда видение растаяло в темноте остался след, как свет только что потушенной лампы. Якова охватил внутренний трепет. В ушах еще звучал голос Ванды. Он как бы ощущал тепло ее тела. Это был не сон, а видение, Яков замер в ожидании. Не появится ли она снова? Как только он заснул, она опять предстала перед ним. Он явственно видел ее головной платок с бахромой и передник в клеточку. Она приблизилась, обняла его за шею и стала целовать. Он должен был нагнуться к ней, так как ее набрякший живот не давал ей подойти к нему вплотную. Он ощущал вкус ее губ, соль ее слез. Она говорила:
– Это твой ребенок... Кровь и плоть твоя...
Яков снова очнулся. На этот раз он до самого рассвета не смыкал более глаз. Он знал, что наяву видел Ванду. Она в своем чреве носила его ребенка. До утра Яков твердил псалмы, которые знал на память. Чуть заалел восток, как он встал, сотворил омовение рук. Теперь стало ясно. Он не должен оставлять среди язычников ни Ванды, ни своего ребенка. У него было немного денег. Кто-то хотел построить дом на месте, где раньше стоял дом его тестя, чьим единственным наследником он являлся. Он получил за землю и за фундамент, который там оставался, пятьдесят злотых. Уложив свои вещи в мешок, он направился в синагогу. Там он встретил реб Липе, который всегда появлялся в молельном доме первым из миньяна . Завидев Якова с мешком за спиной, он удивился.
– Что это значит?
– Я еду в Люблин.
– То есть как? Мы ведь договорились насчет свадьбы!
– Я не могу пойти на этот брак.
– А что будет с учениками?
– спросил Липе.
– Вам придется найти другого учителя.
– Что это вдруг?
Яков молчал. Он не хотел врать, но и не мог сказать правду. После некоторой паузы он произнес:
– Я хочу вернуть расходы, потраченные общиной на мое вызволение.
Он развязал кошелек и отсчитал реб Липе двадцать злотых. Реб Липе застыл, держа руку на бороде. Его черные глаза были преисполнены немого изумления, и он лишь проронил:
– Где это слыхано, чтобы общине вернули деньги!
– Они пригодятся.
– Что мне написать вдове?
– Напишите ей, что мы не подходим друг другу.
– Ты уже больше не вернешься?
– Ничего не знаю.
– Сам себя подвергаешь изгнанию?...
Яков встал на молитву, даже не дожидаясь миньяна. Еще вчера он слышал, что рано утром в Люблин должна отправиться подвода. Он наскоро помолился в пошел к Лейбушу. Яков про себя загадал. Если по дороге ему встретится кто-нибудь с полными ведрами, и если окажется для него свободное место на подводе, это будет знамением, что в небесах его решение одобрено. Он вышел из синагоги и сразу же наткнулся на водовоза Калмана, который нес два полнехоньких ведра. А когда Яков пришел к Лейбушу, тот сказал ему: