Раб
Шрифт:
Вдруг в лесу стало так светло, как будто зажглась огромная люстра. Ярко-золотой свет озарил все кругом. Птицы засвистели и защебетали. Выпала роса. Ванда привела его к пещере с узким входом. Она вбросила мешок, а затем сама полезла - головой вперед. Некоторое время ее ноги торчали снаружи. Он сделал так же: сунул мешок, потом стал влезать. Ему вспомнилось место из Талмуда: "... Воды в пещере не было, но там водились змеи и скорпионы".
– Будь что будет!
– сказал он сам себе. Ему показалось, что его поглотила бездна. Он скользил, и Ванда тянула его за плечи. Задыхаясь от затхлой вони, он перемахнул через Ванду и покатился по мешкам. Но вот пещера
– Откуда ты знаешь об этой пещере?
– Знаю, знаю...
– Что с тобой? Ты больна?
Ванда ответила не сразу:
– Пришел бы ты чуть позже, я бы уже была в могиле.
– Что с тобой случилось? Ванда снова помолчала.
– Почему ты ушел? Куда они тебя утащили Говорили, что ты никогда больше не вернешься.
– Ты ведь знаешь, - евреи выкупили меня.
– Все говорили, что тебя схватили черти.
– Что ты говоришь?! За мной приехали и заплатили за меня Загаеку пятнадцать золотых отступного.
– Надо же! Как раз в то время, когда меня не было на месте! Я вернулась и так и знала, что тебя уже нет. Еще раньше, чем бабы сообщили мне об этом.
– Откуда ты знала?
– Я все знаю, все знаю!... Я шла с Антеком, в вдруг солнце померкло. И навстречу нам - Войцех! верхом на лошади, а она смеется...
– Кто, лошадь?
– Да. Тогда мне открылось, что недруги мои злорадствуют...
Яков в задумчивости молчал.
– Я лежал в овине, когда парубок пришел за мной. Твоя сестра пришла с ним звать меня.
– Что? Знаю! Когда я вернулась, все зубоскалили, радуясь моему горю. Откуда евреям стало известно, где ты?
– Я рассказал поводырю, который тогда приходил с медведем, и он им передал.
– Куда, в Палестину?
– В Юзефов.
– Ты даже не простился со мной. Исчез, словно земля тебя проглотила. Словно никогда никакого Якова и не было. Стефан приходил, он хотел со мной спать, но я ему наплевала в рожу, и он в отместку убил нашу собаку. Мамка и Бася всем говорили, что я рехнулась. Не то рехнулась, не то бес в меня вошел. Мужики хотели веревками привязать меня к столбу, но я удрала на гору и оставалась там, покуда не привели коров. Четыре недели я ничего не ела, кроме снега и студеной воды из речки.
– Я не виноват, Ванда. Ведь пришли и забрали меня. Что я мог сказать? Ждал фургон. Сначала я решил, что меня ведут на виселицу.
– Ты должен был ждать, ждать... Нельзя было так уйти! Хотя бы ты ребенка оставил мне в чреве... Была бы память от тебя и утеха. Но ведь ничего не осталось, кроме валуна за гумном, а то, что ты там нацарапал, я не смогла разобрать. И я стала биться головой о камень.
– Я ведь вернулся к тебе, вернулся!
– Я знала, что ты придешь, знала! Ты звал меня, я слышала твой голос. Но больше не было моих сил ждать тебя. Я сходила к гробовщику и велела ему снять с меня мерку для гроба. Сходила к ксендзу и исповедалась, потом облюбовала для себя место рядом с отцом.
– Ты же говорила, что больше не веришь в Джобака.
– Он послал за мной, как только я вернулась. Я повалилась перед ним на колени, целовала ему ноги. Одного я хотела: лежать рядом с отцом...
– Ты будешь жить, теперь ты станешь еврейкой.
– Куда ты меня возьмешь? Я больна, я не смогу больше быть тебе женой. Я ходила к ворожее, она научила меня, что мне надо делать. Это она привела тебя ко мне. Она, и никто другой.
– Полно! Что ты говоришь? Нельзя прибегать к колдовству.
– Ты не сам пришел, Яков, не по своему желанию. Это я слепила тебя из глины и заплела себе в волосы. Я достала яйцо черной курицы и схоронила его на скрещении дорог вместе с осколком зеркала, в котором мне удалось увидеть твои глаза.
– Когда?
– Пополуночи.
– Но ведь этого нельзя, никак нельзя. Колдовство запрещается!
И тут вдруг она повисла на нем и разразилась такими горькими рыданиями, что Якова охватила дрожь. Она выла, цеплялась за него, осыпала его лицо поцелуями, лизала его руки. Из нее вырывались нечеловеческие звуки, напоминающие лай суки.
– Яков, Яков!... Не оставляй меня больше одну!...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. САРРА
Глава восьмая
1.
Смятение не проходило. Снова гайдамаки напали на Польшу. Снова резали евреев в Люблине и вокруг Люблина. Тех, кого не убили гайдамаки, прикончили польские солдаты. Затем с востока подоспели москали и с севера шведы.
Но, несмотря на войны и погромы, евреи вынуждены были торговать, управлять арендованными у помещиков землями, занимать деньги, платить налоги и даже выдавать дочерей замуж. Сегодня строили дом, а назавтра громилы его поджигали. Сегодня обручали дочь, а назавтра бандиты ее насиловали. Вот уже были богатыми и тотчас становились бедными. Плясали на празднике, а назавтра оплакивали погибших. Евреям приходилось перебегать с места на место: в Люблин и из Люблина, во Львов и из Львова. Город, который вчера был надежен, сегодня оказывался окруженным. Вчерашний богач сегодня шел с сумою. Многие пытались спастись, принимая христианство. Крестились целыми общинами. Часть возвращалась потом к еврейской вере, некоторые так и остались на перепутье. Польша была полна изнасилованных женщин, женщин, покинутых мужьями, тех, которые бежали от своих мужей-неевреев, полна мужчин, вызволенных из плена, и тех, которые удрали сами. Гнев Божий обрушился на народ и не унимался.
Но как только наступала передышка, евреи вновь становились евреями. Как же иначе? Принять веру злодея?!...
В местечке Пилица, по ту сторону Вислы, собрались остатки евреев из сожженных и вырезанных селений. Помещик Адам Пилицкий разрешил им обосноваться на его земле. Сам помещик тоже пострадал от войны со шведами. Но землю, небо, воду - этого даже шведы отнять не могли. Крестьяне снова пахали и сеяли. Земля, напитанная кровью виновных и безвинных, снова рождала рожь и пшеницу, ячмень и овес, овощи и фрукты. Шведские солдаты, отступая, подожгли замок Пилицкого, но проливной дождь затушил пожар. В междучасье, когда ушли шведы, а польская армия еще не пришла, группа крестьян взбунтовалась против помещика и убила одного управляющего. Но Пилицкий вооружил своих людей, и восстание было подавлено. Часть бунтарей повесили, других запороли до смерти. Головы бунтовщиков Пилицкий насадил на колья и выставил на устрашение крепостным - покуда птицы не сожрали мясо, так что остались одни голые черепа.
Пан Пилицкий не годился в хозяева. Да и времени для хозяйства у него не было. Польские экономы воровали и в придачу были пьяницами и лентяями. Правда, еврей, если позволить ему, тоже мошенничает, но на еврея у помещика всегда есть кнут, его, как и мужика, можно выпороть, посадить в свинарник или даже отрубить голову. Его имущество просто конфисковать. Хорошо еще и то, что еврей не транжир. Он накапливает деньги и дает их под проценты. Еврея же ростовщика, никому не возбраняется надуть или заставить уступить.