Раб, Башевис-Зингер Исаак

Раб

на обложку

Башевис-Зингер Исаак

Шрифт:

Между Яковом и теми, кто приходил его проведать, уже стояла непреодолимая преграда. Они говорили ему обычные слова, желали исцеления, а он бормотал слова благодарности. Ему давали разные советы. И хотя уши его слышали их речи, он не звал, о чем они говорят, п его это не касалось, как взрослого не касается болтовня детей. Он более не хотел лекарств и не нуждался в них. Он перестал быть предан собственному телу. Временами он явственно чувствовал себя вне своего тела. Оно лежало на кровати, укутанное простыней и одеялом, больное, желтое., сморщенное, а он, Яков, находился над ним и смотрел на него, как смотрят порой

на старую рваную одежду, которую только-что сбросили с себя с тем, чтобы надеть все новое.
– Ты уже отслужило свое - говорил больному телу Яков, - ты к тому же испачкано грехами. Тебя придется как следует чистить...

Однажды вечером Яков - тот, здоровый, оторвался от тяжело больного и понесся куда-то над полями, горами и морями. Вскоре он уже был в Иерусалиме в доме Бениамина-Элиэзера, который сидел я при свете коптилки учил Тору. Яков обратился к нему, но тот, наверное, не услышал. Яков попытался подать ему знак, но Бениамин-Злиэзер весь ушел в книгу. Тут какая-то сила рванула Якова назад, и он снова очутился в доме пилицкого обывателя.
– Перенесся же я!...
– и он снова слился со своим немощным телом и его страданиями.

Прошло некоторое время, и тело стало умирать. Яков дышал с трудом, пыхтел и бормотал отрывочные слова на идиш и на польском, затем стих. Казалось, он уже мертв. Но когда один из могильщиков поднес к его ноздрям перышко, оно заколебалось. Тело на свой лад восставало против приговора смерти. Яков попытался прийти в себя. Появились признаки пищеварения, заработал желудок, стала отходить моча. Он стонал, потел, но все это было не более чем судороги зарезанного животного. Кровь циркулировала вяло, вот-вот готовая застыть. Сердце трепетало наполовину оторванным крылом. Горела свеча, но глаза почти не видели. Огонек жизни угасал. Те, по другую сторону, уже дожидались Якова, как ждут родственника, прибывающего на корабле. Они кликали его из страны, где находились, простирали ему руки, подавали оттуда знаки. Но покуда судно не причалило, все еще между ними и Яковом существовала преграда.

Яков видел Сарру, стоящую рядом с Зелде-Лэйе, и хотя мысли его уже не принадлежали земле, он заудивлялся. Ну там другие порядки...

Тело умерло, но Яков был до того поглощен лицезрением тех, кто пришел его приветствовать, что уже не оглядывался назад.

Но вот судно пришвартовалось к берегу. Яков покинул темную каморку с тряпками и мусором. Пускай прибирают матросы, те, что остаются на судне и должны продолжать скитаться по бушующему морю. Он, Яков, благополучно прибыл... Погребалыцики сделали свое дело - перенесла труп, открыли окно, произнесли полагающуюся молитву. Якова положили ногами к двери и у изголовья зажгли две свечи. Набожные евреи принялись читать псалмы. Весть о том, что скончался Яков, быстро распространилась по всей округе. Несмотря на то, что он жил замкнуто и к тому же последние двадцать лет провел на израильской земле, о нем знали. Его считали праведником.

Старое кладбище, этот клочок земли, отданный помещиком Пилицким евреям, давно уже было заполнено могилами. Якову отвели место на новом кладбище. На похороны пришел весь город. Покойного обмыли а перенесли в синагогу. Там раввин произнес надгробную речь.

Когда могильщик стал копать могилу, лопата наткнулась на кости. Могильщик продолжал осторожнее. Вскоре показался труп. Он сгнил еще не весь. Возможно, потому что почва была песчаной и сухой. На черепе была белокурые волосы. По обрывкам одежды установили, что это труп женщины. Всем стало ясно, что раскопали останки Сарры. Община похоронила ее за пределами кладбища, но кладбище приблизилось к ней и взяло ее к себе. Само кладбище рассудило, что Сарра - дитя еврейского народа.

В городе поднялся шум. Женщины плакали. Некоторые набожные евреи решили поститься. Все пришли поглядеть на покойницу, которая двадцать лет пролежала в земле, и еще можно было ее опознать. Тут же созвали общину и постановили похоронить Якова рядом с ней. Все усматривали в случившемся руку провидения.

Так и сделали. Якова погребли рядом с Саррой. Закутали его в талес, положили на глаза черепки и дали в руку прут, которым он мог бы прокапывать себе дорогу к израильской земле, когда придет Мессия. Община решила поставить им двоим памятник и таким образом загладить несправедливость, совершенную по отношению к Сарре Гершоном и его прихлебателями.

Сразу же после двадцати дней траура мастер по надгробиям стал трудиться над плитой. Он проработал целый год и высек в камне двух целующихся голубей, которые были изображены лишь намеком, дабы не нарушить запрета, выраженного в словах: "Не сотвори себе кумира". Внизу были имена обоих усопших - Якова, сына Элиэзера и Сарры, дочери праотца Авраама. Якова в народе прозвали "наш учитель и праведник", а Сарру - "мужественная женщина". Над их именами были высечены слова: "Они любили друг друга при жизни, и смерть не разлучила их".

* * *

1. Цицес - кисти из шерстяных нитей, вплетенные в углы талес-котн; свисают у пояса из-под верхней одежды набожного еврея.

2. Девятое ава - день поста и национального траура в память о падении Иерусалима и разрушении Первого и Второго Храмов.

3. Лист бумаги, пергамента или металла со стихом из Псалма и украшениями; висит на амвоне.

4. "Да не воскреснет ни одна душа" (ивр.)

5. Основная молитва каждой из трех ежедневных обязательных служб.

6. Еврейская традиционная еда, выдержанная печи после варки примерно около суток.

7. "Спокойной ночи" (польский)

8. Талес-котн - маленький талес, который всегда носит набожный еврей.

9. Крия - обряд, когда в знак траура по усопшему члену семьи надрывают край одежды.

10. Миньян - десять мужчин количество, необходимое для совершения молитвы.

11. Халица - освобождение от обязанности выйти замуж за брата покойного мужа.