Раб
Шрифт:
Так я оказался владельцем колоссального богатства, состоящего, правда, всего из трех…
Пишущий эти строки, ты веришь, потому что боишься?
Да, я боюсь! Ведь я человек.
Что значит: «Ты человек»?
Это значит: я умею размышлять; следовательно — вижу варианты; следовательно — фиксирую зрение на худшем; следовательно — боюсь.
Кого ты обманываешь, пишущий? Себя — в лучшем случае. Ведь ты боишься без всяких объяснений, просто потому, что тебе страшно. Не чувствуя ударов этого кнута, ты не
Да, я боюсь.
Пишущий, почему ты ни в чем не уверен?
Ну-у, потому что у меня есть коварные враги!
Кто же они?
Как у любого человека — это искушения. Большие, вроде недосягаемых звезд на небе, и маленькие, вроде монет в кармане. Искушение есть главный враг человека, тяготы и лишения не могут сравниться с ним в могуществе: тяготы и лишения человек побеждает, а искушение — нет. На него обменивается все в этом мире. А самое плохое, что врага этого многие не видят, и бывает даже так — да, да! — что обычное искушение называют смыслом жизни. Я не слишком многословен?
Ты хоть знаешь, что такое тяготы и лишения, пишущий? Ты испытывал их на себе?
Нет.
Тогда ты опять обманываешь — себя в лучшем случае. Ты ни в чем не уверен, потому что поступаешь, как человек: ясно видя могучего врага, сам стараешься ужиться с ним в согласии, а братьям кричишь: «Гоните его прочь!»
О-о, да, я грязен…
Ты слаб, пишущий. Но это не означает, что ты человек! Ответь: зачем ты пишешь? Потому что боишься?
… открытий.
Сразу оговорюсь: эти открытия ни в коем случае не претендуют на какую-либо всеобщность. Они касаются только моей личности. И именно поэтому имеют ни с чем не сравнимую ценность.
Первое. Из санитарных удобств в Келье присутствовала только уборная с унитазом. Умываться было решительно негде. Иногда я пытался пользоваться водой из бачка, преодолевая массу нелепых трудностей, и поначалу невозможность нормально удовлетворять элементарную потребность выводила меня из себя. Но потом я понял — то, что здесь нет умывальника, бесконечно правильно. Вода в Келье отшельника — ненужная роскошь. Водой глупо смывать окаменевшую коросту прошлых ошибок.
И тогда я перестал мыться.
Второе. Стыд из темной, разъедающей душу муки превратился в надежный источник предостережения. Впрочем, стыд в чистом виде, безусловно, также остался. Он только сделался более зрелым. Я жил неправильно. Я знал, как надо жить, чтобы иметь то, что все вокруг имеют, я только и слышал об этом из каждого встреченного рупора, и старался по мере сил. Но, увы, я слушал не тех… Были и другие голоса, к которые я не прислушивался и, самое важное, — не верил им. Короче, я жил НЕ ПО ПРАВИЛАМ. А значит, не жил вовсе.
И тогда я забыл свое имя.
Третье. Безумные мучения, в которых человек рождается, неминуемо приводят к тому, что вместе с ним рождается безумное зло, несознаваемое и неконтролируемое. Примечательный факт: младенец с первых мгновений умеет плакать, и затем всю жизнь делает это весьма энергично, тогда как смеяться учится долго, постепенно, не сразу овладевая голосом. Только ли физиология виновата?.. Книга убедила меня, что я — раб собственной грязи. Но это не совсем точно… о, прости, прости!.. Это следствие. Гораздо более страшным является то, что я раб себя самого. То есть раб того безумного зла, которое родилось вместе со мной и прекрасно живет во мне. Как вырваться из оков? Я понял — чтобы стать господином над своим маленьким злом, нужно стать рабом всеобщего добра, ни больше, ни меньше. Но что это такое, и как это сделать, в тот момент мне было неведомо.
И я отказался от себя бренного, целиком отдавшись размышлениям.
Изложенные открытия и решения не были настоящим Пониманием. Но они указали путь. Они помогли отыскать впоследствии формулу покоя. Они помогли мне стать господином. Я вспоминаю их с гордостью.
Размышления текли неспешно, наполняя смыслом каждую минуту моего существования. Я доставал фильм с так и не посмотренным фильмом, в тысячный раз прочитывал название и думал… Я думал о том, что «Безумное животное» идеально подходит для обозначения меня, как представителя фауны Земли, и не только меня, но и… дайте им зеркало! — шептал я… Думал о сумасшедшем мире, в котором сумасшедшие родители производят сумасшедших детей, а потом с гневом встречают врачей по делам несовершеннолетних. В котором безнадежно потерянный разум лечат баландой в специальных клиниках. Почти как меня, — я улыбался, — чаем с хлебом… Думал о необъяснимых потерях памяти миллионами живущих, о тотальном отсутствии целей… А у меня, плакал я, есть ли цель и память?
Впрочем, все эти проблемы казались мне бессмысленно мелкими. И занимал меня, в основном, единственный вопрос: откуда Келья? То есть — каково ее происхождение? Различные варианты выдавал мой обострившийся интеллект. Одна гипотеза утверждала природный характер Кельи: будто бы существует такая объективная реальность, как силовое поле добра, физическую сущность которого человечество пока не познало, и я, случайно оказавшись в месте возникновения какой-нибудь аномалии, какой-нибудь бури этого поля, имел неосторожность попасть в ловушку. Другая, куда более традиционная версия, наоборот, говорила о том, что Келья создана некой разумной силой, чужой для нас, но не чуждой нашим бедам. И наконец… Божественное происхождение — эта возможность переворачивала все внутри, заставляла меня трепетать обрывком бумаги на ветру. Впрочем, будучи профаном в этой сфере знаний и чувств, я и отсюда извлекал лишь новые вопросы. Кто написал Книгу? Куда ушли те, кто прочитал Книгу до меня? Смешно… И только изгнав подобные размышления, прекратив выдумывать версии и старательно обосновывать их, только тогда я сделал второй шаг к Пониманию.
Я понял, что настоящую ценность имеет единственный вопрос — ЗАЧЕМ?
Зачем есть Келья? — спросил я. И ответил без колебаний: чтобы в ней была Книга. Да, но зачем есть Книга?! — над этим вопросом я думал гораздо дольше. Все же нашел истину: чтобы делать меня чище! А зачем нужно делать меня чище?
Последний из вопросов оказался неимоверно трудным. Сколько ни ломал я голову, сколько ни терзал фантазию, никак не мог увидеть смысл в очевидном. Несомненно, Келья исправляла во мне то, что можно было исправить. Но зачем, зачем она тратилась на столь крошечную душу? В чем предназначение такого, как я?
Долго вопрос оставался неприступным. Казалось, ответ рядом, стоит лишь чуть-чуть напрячься. Я был упрям в стремлении понять — так упрям, как ни в чем ранее. Тщетно, разумеется. И понадобилось новое чудо, чтобы в очередной раз открыть мне глаза.
Однажды, изнуренный поисками смысла, я решил восстановить в памяти свой тяжкий путь прозрения, весь целиком, с самого первого дня, дабы попробовать взглянуть на себя со стороны — взором сочувствующих стен. И я принялся вспоминать время прихода в Келью, стараясь не упустить ни одну деталь, начиная с роковой тусовки: как я пришел в гости, как мне открыли… Но попытки воскресить пережитое закончились крахом. Сумел я добраться только до финала вечера встречи. А там… Увидел с ужасающей ясностью, как бью. Женщину. По лицу. Раз. Другой… Реакция последовала немедленно: жесточайший стыд скрутил мой рассудок. Каким же я был гнусным мужиком! — лишь об этом далее и мог думать, лежа навзничь на скамье.