Работа легкой не бывает
Шрифт:
– Мама говорит, что в этом тоже есть свои минусы, – отозвалась я, втягивая ее в разговор.
– Истинная правда, – вздохнула она. – Но вы непременно должны хотя бы попробовать, иначе даже до порога жизни не дойдете.
– Безусловно, – добродушно согласилась я.
За столиком с госпожой Тогава и мной сидели также молодой мужчина с бледным лицом и безукоризненно накрашенная молодая женщина. Эти двое время от времени обменивались парой замечаний, затем вдруг обрывали разговор и спустя некоторое время возобновляли его в том же духе. Оба постоянно отвлекались: бледный мужчина все время следил взглядом за женщиной с плаката, а накрашенная женщина постреливала глазами в мужчину, который заговорил со мной в переулке. В центре стола стояла корзинка с горкой завернутых в бумагу васи пирожных,
– Я здесь в первый раз, – сообщила я, ни к кому конкретно не обращаясь. Заговорить я решила из исследовательского интереса, а может, просто из личного любопытства. – Вся моя жизнь занята работой, а мне очень нужно хоть с кем-нибудь поговорить.
В сущности, я сказала правду.
– Бедняжка! – воскликнула госпожа Тадокоро, и молодой человек эхом повторил:
– Бедняжка.
– Должно быть, это очень тяжело, – добавила женщина.
Как ни странно, у меня слегка поднялось настроение. Стало быть, думала я, мне требовалось сочувствие, так? До сих пор единственным человеком, напрямую посочувствовавшим мне из-за неприемлемых отношений, которые сложились у меня с работой, была госпожа Масакадо. Вероятно, мне следовало поговорить об этом с друзьями, но почти все они были моими ровесниками и тоже держались как могли, скрипя зубами, поэтому едва ли стоило нагружать их моими проблемами. И потом, я не хотела их расстраивать. Одна из моих подруг в настоящее время очутилась в ситуации даже похлеще той, с которой я столкнулась на моей первой работе. Если я в итоге уволилась с синдромом выгорания, она все еще держалась на том же месте. Даже в прошлом, когда моим друзьям случалось по доброте душевной сказать, что мне в самом деле пришлось нелегко, мне всегда казалось, что в каком-то смысле я перед ними в моральном долгу, ведь им приходится, в сущности, еще тяжелее. В то же время сочувствие, которого я удостоилась здесь, на первый взгляд казалось неискренним, однако оно, по крайней мере, ни к чему не обязывало, поэтому его было легче принять.
– Вы, должно быть, устали, – послышался голос у меня за спиной.
Обернувшись, я увидела мужчину примерно моих лет, в очках с проволочной оправой. В его облике чувствовалось что-то учительское.
– Слишком много работаете?
– Да, пожалуй.
– Расскажите нам об этом подробно. Вам станет легче. – При этом он мягко улыбался.
Меня раздирали желание завизжать: «Да вы вообще не поймете!» – и стремление снять груз с души весь и сразу, соотношение между ними составляло примерно четыре к одному. Поскольку этот эмоциональный хаос не подавал признаков угасания в ближайшем будущем, я решила пока ограничиться кратким: «В другой раз».
– Конечно! В любое время, когда захотите поговорить, мы будем здесь, – отозвался он, поблескивая глазами. Этим он напомнил мне продавца: «Хорошего дня, приходите к нам еще!» Я порадовалась, что не стала делиться с ним своими бедами.
Украдкой взглянув в сторону господина Монага, я обнаружила, что он скованно беседует с молоденькой девушкой, судя по виду, еще не окончившей школу, но не сводит глаз с женщины в белом. Она сидела за другим столиком, обмениваясь рукопожатием с каким-то стариком. Присмотревшись, я узнала господина Тэруи, который ловко отделался от меня в мой первый рабочий день. Я видела, как он старается сохранить строгое выражение лица, но губы улыбаются сами собой – происходящее ему явно нравилось. Всякий раз, когда он, сложив руки на груди, изрекал что-нибудь с напускной бравадой, женщина кивала, или смеялась, или радостно хлопала в ладоши. Господин Тэруи казался чрезвычайно довольным.
Продолжая беседовать с девушкой, слушающей его, господин Монага поглядывал на женщину в белом, и его глаза затуманивало душевное смятение. У меня мелькнул вопрос, не развилась ли у него сомнительная привязанность к ней и не стала ли именно она движущей силой его стремлений положить конец организации «Одиночества больше нет!», но я сразу же опомнилась. Чувством, которое отражалось в его глазах, была
– На последнем месте работы я попал в ужасную ситуацию, – нерешительно произнес бледный мужчина, кажется, обращаясь ко мне. – Когда я рассказываю о ней родителям, меня только спрашивают, почему я уволился, или говорят, что с моей стороны уходить было глупо. А когда я прихожу на собеседования, чтобы устроиться на новую работу, мне задают вопрос, почему я ушел с прежней. Но не могу же я объяснить им, что уволился просто потому, что начальник каждый день орал на меня, верно? А я, придумывая, чем оправдаться, теряюсь, не нахожу слов, вот меня никто и не берет на работу.
– А, понятно, – выслушав его и кивнув, сказала я.
– Но скажу начистоту, как мать, – вмешалась госпожа Тогава, – окажись в такой ситуации кто-нибудь из моих детей, я, вероятно, сказала бы то же, что и ваши родители.
Меня так и подмывало парировать: «Подождите, разве не та же участь постигла вашего сына?» – но я, конечно, понимала, что в данный момент эта мысль совершенно неуместна.
– Вообще-то нечто похожее случилось с одним моим знакомым, – сказала я мужчине, – а на собеседовании на вопрос, почему он уволился, он ответил, что не чувствовал себя оцененным по достоинству. Кадровик подхватил: «Иными словами, вы просто были слишком молоды и наивны», – но в конце концов работу мой знакомый получил.
Мой бледный сосед по столику прищурился, окинул меня взглядом, явно свидетельствующим, что моим словам он не поверил, и наконец выразил свои сомнения еле слышным «неужели».
Господин Монага вновь вернулся в комнату из коридора. Молоденькая девушка, сидевшая за его столиком, подошла к нам и остановилась рядом с бледным мужчиной.
– Вам стало лучше с тех пор, как мы беседовали в прошлый раз? – спросила она.
Тот с подчеркнутой серьезностью покачал головой. Мне вдруг стало тревожно, и я спросила женщину, где здесь туалет.
– Это там, – ответила она, указав в сторону коридора, откуда вернулся господин Монага.
– Я на минутку, – пообещала я, вставая и направляясь в коридор.
Острой потребности посетить туалет я не ощущала, но мне хотелось выиграть время, чтобы продумать свою стратегию, прикинуть, что я скажу и какие сведения попытаюсь вытянуть из сидящих за тем же столиком.
В коридоре полагалось разуться и надеть шлепанцы. Совать ноги в общие шлепанцы в этом заведении мне совсем не хотелось, поэтому я прошла по коридору в носках. Низкая дверь с табличкой, на которой иероглифами было написано не общеупотребительное слово «туалет», а более редкое «уборная», вносила свой вклад в создание атмосферы очаровательного маленького кафе в перестроенном старом доме. Сколько же существует различных способов вызвать у людей доверие, задумалась я. В посещении уборной я не нуждалась, поэтому прошла мимо двери и заглянула в темный коридор, ведущий влево. Чуть поодаль стоял решетчатый стеллаж с тремя полками, на средней из них стопками высились коробки с «паровыми булочками», которых госпожа Кохаси сумела заработать так много.
Вероятно, им принадлежит фабрика, где дешево производят эти сладости, подумала я, подходя поближе и доставая из кармана телефон, чтобы осветить стеллаж. На нижней полке были сложены стопки листовок Ayudarte! – тех самых, одну из которых мне всучили в переулке, на верхней – аккуратный ряд папок на кольцах и без этикеток начинался и заканчивался двумя книгодержателями. Что же там внутри, задумалась я, привставая на цыпочки и пытаясь разглядеть содержимое папок. Ближайшая ко мне была полна слегка помятых листов принтерной бумаги. Следующие, кроме одной, содержали прозрачные файлы, в которых я увидела что-то похожее на сертификаты акций. Я невольно отпрянула. Это что еще такое? Неужели эти бумаги хитростью вытянули у людей, которые приходили на встречи? Или же это просто вложения средств, с которых должна была начаться организация?