Работорговцы. Русь измочаленная
Шрифт:
Отбежав от реки, парень встал, начал давить кистями, чтобы растянуть намокшие ремни. Жёлудь пыхтел, скрипел зубами, но сыромятные ремешки не поддавались.
— Не дёргайся.
Парень встрепенулся, разворачиваясь, чтобы влупить ногой в подкравшегося почти вплотную противника, но узнал голос отца.
— Ты здорово уплыл. Я тебя не сразу нашёл.
Жёлудь почувствовал, как крепкие пальцы дёргают и развязывают путы.
— Гонятся за нами?
— Не рискнули в темноте.
— Ты говорил, вехобиты — лесные
— Лесные, но в реку не сунулись. Их и сейчас не слышно, я наблюдал.
— Меня чуть не подстрелили.
— Хреновые они лучники, — проворчал Щавель. — В задницу надо было бить, ей на бегу не повертишь.
— Они из огнестрела палили, — сказал Жёлудь.
— Из огнестрела разве попадёшь… Всё, готово. — Щавель размотал ремешок, отряхнул, сунул в карман.
— Точно за нами не гонятся?
— Точно. Ты что-нибудь слышишь?
Беззвучно через реку верхом не переправишься, это Жёлудь знал хорошо, да и не надо было разбойникам скрытничать. Они бы въехали на полном скаку, и затем кони плескались и фыркали бы на весь лес.
— Бежим, чтобы согреться, только тихо, — приказал Щавель.
Тихо не получалось — в сапогах хлюпало. Даже когда вытрясли воду, они продолжали скрипеть.
— Малый ход, — лучники влетели в кусты, почти невидимые при свете молодого месяца. Волей-неволей пришлось перейти на шаг.
Беглецы забрались в рябинник, судя по лезущей в пальцы листве, и подсохший ломкий ольховник. Продираться через него было несподручно. Оказавшись на полянке, Щавель принял единственно верное решение:
— Привал.
Карманы обоих пленников вехобиты очистили, но снять с шеи командира похожий на ладанку мешочек остереглись. В мешочке уцелели командирские часы и шведское огниво, которое Щавель берёг на крайний случай.
Лучники наломали сушняка, надрали волокнистой коры и лишайника со стволов, сложили в кучу. Щавель поднёс стерженёк волшебного металла к лишайнику, струганул острым краем стального корпуса часов. Ослепительный пучок белых искр полетел на трут, в нём засветились красные огоньки. Щавель для надёжности скребанул ещё. Умело раздул пламя. Огонёк перелез на кору, поел, взвился, прихватил тонкие веточки.
Вскоре беглецы грелись у костра, развесив на распорках одежду. Особо не раскочегаривали, но и дров не жалели и не шугались каждого шороха. Щавель прислушивался, Жёлудь принюхивался, лес жил присущей для ночи жизнью, не сигнализируя тишиной о продвижении человека.
Щавель связал ремешки, которыми вехобиты спутывали им руки, к концам примотал крепкие толстые палки длиной с палец, получилась удавка. Расплёл косичку, вытащил тетиву конского волоса, смастерил вторую удавку.
— Хорошо, тетиву изъять не догадались, а то бы хайр пришлось срезать под корень и из волос верёвку плести, что само по себе жутко геморно, в лесу же трикрат.
— Ты бы плёл, а я
— Угу, — сказал Щавель.
Он завёл часы, повертел у костра, разглядывая циферблат.
— Сорок минут первого. Пятое июня, сегодня Литвин должен до Лихославля добраться.
— Если не застрянет нигде, — Жёлудь переломил о колено сухую ольшину, поморщился, подбросил в костёр, дрова весело затрещали.
— И эту деревню бы так, — с хмурой мечтательностью поделился он. — Мало разбойников бьют. Надо весь гадюшник целиком выжигать, чтоб им неповадно было.
Щавель с холодным интересом наблюдал за сыном.
— А дорогу кто ремонтировать будет? — спросил он. — Вехобиты для того тут поселены.
— К вехобитам в плен лучше не попадаться. — Жёлудь сломал ветку, сунул в огонь, будто кинжалы втыкал. — И в плен их не брать.
Щавель посмотрел на него со значением:
— Ты как, руками шевелить можешь?
— Могу, — буркнул Жёлудь.
— Тогда поохотимся, — постановил отец. — Когда убегаешь, преследование силу отнимает, а охотнику преследование силу даёт. Поэтому долго бегать нельзя, надо самим нападать, чтобы свежей крови напиться и возрадоваться жизни.
— Глоток свежей крови не помешал бы, — Жёлудь втянул воздух, будто хотел учуять парное мясо. Ноздри его жадно раздувались.
Горячая, вкусная человеческая печёнка! В животе заурчало, так приспичило запороть нажористый кусман. Парень сглотнул голодную слюну и посмотрел в темноту, в лес, за которым в избах спала еда.
Посидели молча, подставляя бока огню. Идущий от костра жар распространялся по телу до самого нутра, согревая и размягчая озябшую душу.
— Представляешь, где мы находимся?
— Река там, — показал Жёлудь.
— До Спарты часа полтора идти, если быстро.
— Надо ещё через речку переплыть и обсушиться.
— К рассвету управимся. Перед зорькой лучше всего ловить человеков. К тому же спартанцы нас не ждут. Они думают, что мы сейчас на пути в Бухлово, и шарятся по той дороге, если вообще не плюнули на это дело. С них станется. В них разумения человеческого с гулькин нос.
— А во мне теперь совсем ничего человеческого к ним не осталось.
Месяц на небосклоне стал хилым, как бицепс престарелого гея, когда за околицей Спарты появились две тёмные фигуры.
«Третий раз за сутки лезем во вражье логово! Где такое видано?» — думал Щавель, беря курс на избу, в которой во сне рычал Камаз Помоев. Небо начинало сереть, рассвет был близок, а, значит, время поджимало. Охотники влезли через открытое окно на кухню, не таясь, прошли в комнату. Жёлудь сел на грудь вехобиту, коленями зажав руки, Щавель хлопнул ладонью по щеке:
— Просыпайся, добрый человек.