Работорговцы. Русь измочаленная
Шрифт:
— Расскажи мне, последний член, — Щавель присел на постель в нумере Тибурона и в упор уставился на пленника, с которого уже сняли красный галстук, — Ордена Ленина, как можно подробнее о Мотвиле.
— Ты меня отпустишь? — нервно выпалил Тибурон. — Ты ведь дал обещание.
— Я исполню договор. Будем уходить, оставлю тебя здесь. Дальше крутись как хочешь. Если что, Москва рядом. Можешь вернуться и устроиться, как жертва Ордена, при новом правительстве. Район ты знаешь, окажешься полезен.
— Не получится, — с сожалением уронил ренегат.
— Полагаешь,
— Отобьётся. Вы наскоком взяли, когда не ждали, и напали изнутри. Сейчас Легион Младых уйдёт в тоннели метрополитена и будет исподтишка долбить захватчиков. Так было не раз, и всегда партизанская тактика оправдывала себя. Не думаю, что я долго протяну в оккупационном правительстве.
— Как считаешь, остановили железнодорожный ход? — с ледяной откровенностью поинтересовался Щавель.
Тибурон кивнул:
— Им теперь долго будет не до железной дороги. Это как сжечь избу вместе с тараканами. Если ты всегда станешь действовать такими избыточными методами, боярин, то придёшь к успеху.
— Кто-то должен, — обронил Щавель.
В последний раз он увидел Тибурона ночью, когда вышел оправиться и различил загадочную возню в нумере колдуна. Клинок работы Понтуса Хольмберга из Экильстуны мгновенно обнажился. Щавель осторожно толкнул дверь, отступил за притолоку, чтобы не ткнули чем-нибудь острым. В нумере горела свечка. Заглянул.
Каторжник Удав Отморозок тискал в объятиях Тибурона, обхватив его под мышки. То ли помогал колдуну встать на слабые ноги, то ли радовался встрече, не сдерживая чувств. Нетопырь на его плече заверещал. Влюблённая парочка встрепенулась.
— Погоди-ка. — Удав попытался опустить Тибурона, чтобы изготовиться к бою, но колдун нежно стиснул объятия, не позволяя высвободиться.
— Без глупостей, — шепнул он своему другу и укоризненно напомнил Щавелю: — Ты обещал!
— Я слово своё держу, — холодно сказал старый лучник. — Можете уходить.
Тибурон успокаивающе похлопал Удава по спине, разжал хватку. На подгибающихся ногах покидал шмотки в сидор. Каторжник настороженно ждал подвоха со стороны командира. Щавель демонстративно убрал нож.
— Ай, ловкач, фишку обошёл, — похвалил он ночного гостя, чтобы Отморозок отвлёкся и сдуру не учинил буйства. — Как ты нас нашёл?
— Добрые люди подсказали, — вымолвил каторжник.
— Мир не без добрых людей, — признал Щавель. — Идём, я вас провожу до ворот.
Спустились в трапезную. Бодрствующая смена повскакала. Щавель движением длани унял воинов, потянувшихся было к мечам при виде раскуроченной суровой житухой хари каторжника, словно свитой из полос копчёного мяса. Удав придерживал под локоть ковыляющего Тибурона, а тот мужественно цеплялся за перила и высоко вздымал голову, чтобы дружинники запомнили его таким.
Нарочито позёвывая, с деланной ленцой ратники вышли следом во двор, чисто на всякий случай. По приказу Щавеля фишка отворила калитку. За ней обнаружился смиренно ждущий китаец, тихий как тень.
Тибурон остановился, потянул Удава. Наступила пора прощания.
— Будь здоров, боярин. — Глаза Тибурона сверкнули. — Делай что должен, и будь как будет. Берегись
— Всех благ, — буркнул Удав.
Нетопырь на его плече пискнул.
«К солнцу грязь не липнет», — продумал охранную мантру Щавель, не дрогнув лицом. Особенно ему не понравилось напутствие птицы Гру.
— Доброй вам дороги, — ответствовал он.
Парочка вышла за ворота. Тибурон с Удавом о чём-то пошептались, каторжник повернулся задом и чуть наклонился. Колдун с удивительным проворством вскарабкался к нему на закорки и поехал верхом. Удав нёс его без напряжения — измождённый навек в клетке цокольного этажа ренегат Ордена Ленина весил мало. Ли Си Цын, нагруженный мешками с поклажей, своей и Удава, едва поспевал за ними. Китаец смиренно вздыхал и плотоядно поглядывал на летучую мышь, словно черпая силы из каких-то приятных ему мыслей.
— Опять проспали разбойника, — ледяным тоном процедил командир стоящим на фишке бойцам. — Передайте своему десятнику, что я объявляю вам два наряда вне очереди.
— Есть! — вытянулись ратники по стойке смирно: пятки вместе, носки врозь, копья к ноге.
«Бардак в подразделении», — подумал Щавель и ушёл спать.
— Погляди, каких я рабов укупил! — прогудел Карп, горделиво выпятив пузо. Работорговец повёл Щавеля и Литвина на конюшню, где под надзором обозника хранился живой товар. — Сильные, здоровые. Зубы у всех целы, лом перекусят. Один даже грамотный.
— Грамотный побежит, — заявил Щавель как можно более безразличным тоном.
— Этот не побежит, — сбить цену у матёрого раболова было делом непростым, маэстро товароведения мог обосновать практически любой довод. — Он курский, курские не бегают. Я же сам отбирал! Высший сорт.
Командир и сотник остановились перед сидящими вдоль стены мужиками, закованными в ошейники, через кольца в которых была продета тонкая цепь. Головы рабов обвивали повязки. По торговому закону караванщики срезали со лба клеймо предыдущего владельца, когда покупали товар на рынке. Беглого раба было легко опознать по лбу со шрамами, и, если тот не мог предъявить вольную грамоту, любой человек имел право невозбранно присвоить пленника себе или казнить. Если же на лбу осталось клеймо, закон обязывал нашедшего вернуть раба хозяину, а хозяина — выплатить вознаграждение нашедшему. По дорогам и весям рыскало немало охотников на беглых рабов. Сбиваясь в ватаги, они не гнушались разбоем. Их никто не любил, ни рабы, ни вольные.
На собранные в складчину деньги Карп приобрёл семерых. Можно было довести до Великого Мурома и продать на рынке мужиков, положившись на опыт работорговца, а выручку поделить сообразно вложенной доле, но Щавель предпочёл забрать своё имущество, чтобы иметь волю распорядиться им по своему усмотрению. Риск недополучить прибыль таким образом возрастал, но командира заботило другое. До Мурома надо было ещё дойти, а по дороге могло случиться многое. Вдруг звери или война. Щавель больше полагался на свой пригляд. Ему причитались два раба и небольшая сдача. Карп покривился, не хотел расставаться с деньгами, но деваться некуда, старый лучник был в своём праве.