Работорговцы
Шрифт:
— Грузы возить, людей возить! — похоже, Вале до сих пор не встречалась настолько неграмотная деревенщина. — Не год по реке тянуть, а загрузился, раз, и квас, вот ты в Новгороде. Сел на поезд, и через пару дней ты в Белорецке. Почту возить можно, страна развиваться будет.
— Это понятно, — кивнул Жёлудь. — Тебе-то лично железная дорога что так доставляет?
— Лично мне квартиру дадут. Ордену Ленина за грузоперевозки прибыль, а всем строителям благоустройство. Мы делаем мир лучше, и от этого всем польза.
— Тёмный ты, факт, — улыбнулся Павка, ласково глядя на Жёлудя.
— Тебе
«Как всё запущено-то, — думал Щавель. — Уже и губернатор в этом участвует, а светлейший ни сном, ни духом, что из Великого Мурома скоро поедет паровоз. Полно же наших людей в Муроме и в Проклятой Руси, они должны информировать канцелярию, — за логичным рассуждением пришла мысль совершенно чарующая. — Это что же получается, нарочно князю не докладывают? Он из всех своих приближённых только мне смог довериться?»
— Нельзя нам оставаться строить светлое будущее, — от чистого сердца заявил Щавель. — Нам дальше идти надо, есть дела поважнее. Товарищ-то Ленин как нынче себя чувствует?
— Как всегда живой! — отрапортовал Павка.
И немедленно налил.
— Предлагаю поднять тост за товарища Ленина!
— Ленина разве не до Большого Пиндеца убили? — ошарашено спросил Жёлудь.
— Да ты чё? — заржали над наивностью лесного парня московские работяги. — Ленин и сейчас живее всех живых.
— Это тот, которого дева-воительница Фанни Каплан смертельно ранила? — Жёлудь посмотрел на барда, а знаток «Ленинианы» даже лицом не дрогнул, только маленько покивал.
— Он самый, — заверил Павка. — Тёмный ты, парень, факт. Наш Ильич в мавзолее отлежался, а после Большого Пиндеца Орден Ленина его на ноги поставил.
— Так и было, сынок, — подтвердил Щавель, а Филипп сыграл на гуслях поучительную песенку:
Когда был Ленин маленький С кудрявой головой, Он бегал в драных валенках По горке ледяной. Когда Володя вырос, То стал таким крутым, Что бегал в тех же валенках По Горкам ледяным. Когда Ульянов умер, То стал совсем святой. И лёг он в мавзолее, Для нас всегда живой.— Ленин не умер, Ленин фтагн, — вкрадчиво влился в уши голос Вали.
— Ваистену фтагн! — стукнул по столу Павка и добавил: — Факт.
— Эвона как, — пробормотал Жёлудь, а валины пальцы ласково потрепали его по руке.
— Как тут у вас обстановка с Тёмными Властелинами? — заметив, что работяг после трудового дня окончательно развезло, Щавель отважился копнуть глубже. — Держитесь против Статора?
— Справляемся, — бесхитростно выдал Павка. — Пока у нас есть Дележ, дело Ленина живёт. Орден контролирует Северный округ и кусок Северо-Западного, Мотвил поддерживает мумию ништяками. Статору на
— А то, я слышал, Бандурину фтагнировали и выпустили из узилища. Теперь она вроде как возвращается в Москву.
— Нехорошо, — проблеяло существо. — Будет война. Это нарушит равновесие.
Павку это не смутило.
— Пока Лелюд доставляет Ленину детей, сила Ордена будет крепнуть.
— Зачем Ленину дети? — не понял Жёлудь.
— Ленин любит детей. В мавзолее им красный галстук повязывают, — подмигнул Павка и погладил Жёлудя по руке, а валины пальцы чувственно сжали ему колено.
— Смотри-ка, молодой-молодой, а двух московских пролов не вставая с места запорол, — отдышавшись, одобрительно сказал Филипп.
— Растёт смена, — Щавель убрал стрелу в колчан, но лук на всякий случай продолжал нести в левой. — Жёлудь парень хороший, жизнью не испорченный, поэтому в людях не разбирается.
Жёлудь шёл рядом, насупившись, и громко сопел.
— Но если начинает разбираться, то до косточек, — закончил отец.
— Батя, как же так? — Жёлудь шмыгнул носом. — Они чё, все что ли там пидарасы?
— В том или ином роде, — сухо ответил Щавель.
Оглянулись и ускорили шаг, унося ноги от греха подальше. Дорога пошла понизу, барачный посёлок земляных рабочих скрылся за кустами. Виден был только столб дыма, крики стали уже не слышны, и погоня отвязалась, устав ловить стрелы.
— Ма-асква, звонят колокола! — густым баритоном пропел Филипп, будто выступал на сцене Муромского театра, и, взойдя на пригорок, выставил в сторону барачного посёлка кулак с воздетым средним пальцем.
То ли он сигнализировал о чём-то пролетариям, то ли выполнял бардовское приветствие, Жёлудь не знал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ,
в которой Сверчок рассказывает о походе на Москву, а светлое будущее озаряет лица строителей кровавыми отсветами жертвенного огня
— Сбил да поволок, ажно брызги в потолок, — снова пересказывал Филипп бесчинства Жёлудя, с каждым разом становящиеся всё эпичнее.
Завтракали на постоялом дворе в Ермолино, куда прискакали в середине ночи. Сидели за длинным столом со Щавелем во главе. Дружинники, развесив уши, слушали барда, а тому только и надо было оказаться в центре внимания и блеснуть.
— Ай, ловкач, — оскалился Лузга. — На бегу шалман изловчился подпалить.
— Мы через кухню отступали, — смущённо пробормотал Жёлудь. — Мне бак с растительным маслом под руку подвернулся, я в них кинул, а он на плиту попал, тут всё как заполыхало.
— Ага, случайно, — Лузга залихватски пригладил ирокез. — Ну, эльф, ну, проворен!
— А потом Жёлудь обернулся к Москве, показал ей фак и бросил Ленину доброе напутствие: «Я твой мавзолей труба шатал! Я твой рында колокол звонил! Я твой Устав партии топтал! Я скоро вернусь, убью тебя, убью твою жену, убью твоих друзей, а весь твой Орден предам поруганию, ибо, воистину, только та идея имеет право на существование, которая может защитить себя. Йог-Сотот! Шаб-Ниггурат! Слава КПСС! Угахангл фтагн!»