Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа
Шрифт:
– Здравия желаю! – выкрикивает весь строй, а полковник Станку поворачивается и удаляется, поглощенный ночью, из которой он, чудится, вышел.
Мы разбегается по взводам. Кричу своим:
– Внимание! Взвод, равняйсь! Взвод, смирно! Взвод, налево, по направлению к столовой, в колонне по одному, вперед быстрым шагом марш!
Люди поспешают, счастливые, в столовые залы, в то время как мы, офицеры и младшие офицеры, бредем устало позади них в свете прожекторов.
– Ну и дождь собачий! – говорит старшина Цику.
– Да будет тебе,
– Я думаю последовать совету товарища майора Михаила, – говорю.
– То есть?
И Шанку наполовину поворачивается ко мне, косо глядя на меня с чем-то вроде нервного любопытства.
– То есть сделаюсь пекарем, товарищ капитан!
Капитан Костя Вирджиникэ, который прибыл сюда из Фетешти, замечает:
– Недурно, лейтенант! Это самая древняя профессия в мире.
– Нье-е-ет! – говорит Шанку, протягивая слово на русский лад. – Самая древняя профессия в мире, Костя, – это профессия проститутки! Ты что, не знаешь?
– Неправда! Ну, сам подумай. Ни одна проститутка не возьмется за свое ремесло на голодный желудок. Она должна покушать. Так что все равно пекарь был сначала.
– Ну, тогда тоже не пекарь был сначала, а человек, который посеял зерно, потому что пекарь не примется печь хлеб, пока у него не будет зерна. А тот, кто посеял зерно, не мог бы его посеять, если б не было того, кто вспахал землю. И если так продолжать, то можно во всем запутаться – так, как мы запутались здесь, в Доме Республики.
– Не важно, – упрямствую я, – я сделаюсь пекарем! Хотя бы помру сытым! Совет майора Михаила – хороший.
– И я тоже в пекарню пойду! – вступает в разговор командир взвода Цику.
– Стой, Цику, какого черта ты туда пойдешь? Ведь место пекаря уже занял Пора, – удивляется Костя.
– Да, но сказал же товарищ Михаил: «Иди-ка ты, друг, в пекари или сторожа!»
– А-а-а-а! – протягивает Костя. – Значит, ты идешь в сторожа!
На секунду он задумывается, потом говорит:
– Нет, никто из вас ни в какую пекарню не пойдет. Вы как миленькие пойдете под арест и после этого прямо в военный трибунал – и ты, и ты, приятель (тут капитан передразнивает голос Михаила). И знаете почему? Потому что тот же товарищ Михаил сказал, дословно привожу его фразу: «Если тебе не подходит… командиром взвода, иди-ка ты, приятель, куда угодно, сделайся пекарем, сторожем!» А тут самое время для обсуждения вашего поведения. Итак, вам не подходит быть офицерами, приятель, – ваша проблема. Но это означает, что вы сознательно игнорируете тот факт, что «мы не должны забывать, что в первую очередь мы военные» (и здесь капитан имитирует глухой голос полковника Станку). Вы грубо нарушаете
– Слушаюсь! – произносит кратко, с поспешной услужливостью, Шанку, приближаясь мелкими шагами.
– Скажи-ка, какое полагается наказание за дезертирство и серьезное отклонение от воинских устава и морали!
– Год тюрьмы, – четко отвечает Шанку.
Но Костя набрасывается на него:
– Товарищ капитан! Год тюрьмы дают за разговоры в строю! А я говорю о дезертирстве!
– А-а-а! – говорит Шанку. – За дезертирство – три года!
– Тогда не буду пекарем, – говорит Цику.
– Вот так правильно, товарищ командир взвода. Ты сразу понял, как сильно любишь профессию кадрового военного.
– Так точно, товарищ капитан, – говорит Цику, сглатывая слюну.
– А ты, П'oра? – говорит Костя.
– Я, думаю, пришел к такому же выводу, как и товарищ комвзвода Цику. – Более того, заявляю, что у меня даже и в мыслях не было отказываться от военной формы и идти в пекари, но в минуту затмения я был введен в заблуждение подрывным и подстрекательским призывом товарища майора…
– Вот так – да! – с удовлетворением восклицает капитан. – Теперь ты рассуждаешь здраво! Можешь ли ты дать показания в этом смысле, товарищ?
– Когда угодно и чистосердечно, – говорю с притворным раболепием.
Все остальные – лейтенант Ленц Василе из Бухареста, лейтенант Панаит Ион, арджешанин, как и я, капитан Морошану Ромео из Байя Маре, старший унтер-офицер Геца Василе из Турды, командир взвода Киву Илие из Каракала разражаются хохотом. А капитан, который совсем не смеялся, продолжает:
– Вот мы тут смеемся, а в сарае свинья подохла! И лежит задницей к двери! А дверь открывается снаружи внутрь…
– Наверняка начальник строго накажет Кирицою, – говорю я Шанку.
– А зачем, вы думаете, он его к себе в кабинет вызвал? Сейчас у них сексуальный час. Думаю, что Кирицою взял с собой баночку вазелина… В него тоже словно бес вселился. Лучше посмотрим, что там делают наши призывники, ведь вот уже и столовая.
Слова капитана возвращают нас к суровой действительности, из которой мы вырвались на несколько минут, и мы вновь погружаемся в мрачный мир, который мы покинули. Мы направляемся в столовую в тусклом свете прожекторов.
Некоторые военные еще ждут своей очереди под дождем, но большинство уже вошли в столовые залы. Прохожу вдоль длинного ряда людей, вхожу в столовую и добираюсь до окошка. За ним несколько женщин с постаревшими раньше времени лицами наливают чай в алюминиевые кружки с изогнутыми или побитыми ручками или краями, потом бросают в такую же алюминиевую миску на пластиковом подносе половник недовареной кислой капусты с несколькими нитками мяса в ней. Военный проходит дальше, толкая поднос по железным рейкам, берет из корзины ломоть черного хлеба, идет к одному из столов, вынимает ложку из нагрудного кармана блузы защитного цвета и приступает к еде. Таков наш ужин.