Рабы Тьмы
Шрифт:
Он опустил взгляд. Боль утихла, но не исчезла.
— Сир, какова ваша воля?
— Время, - хрипло произнес Гор, и Малогарст ощутил, с какой болью дается Воителю попытка говорить. – Время истекает. Пошлите за ними. Мы… мы должны собраться, прежде чем…
Гор закрыл глаза; боль исходила от него, точно жар от вдруг вспыхнувшего костра. Малогарст крепко стиснул зубы. Пузыри болезненно–ярких цветов плыли перед его глазами. Гор не шевелился на своем троне. Тени скользили по стенам и полу тронного зала, словно бы от Магистра войны исходил свет. Но не было никакого света.
Малогарст заставил себя встать. Он попытался поднять голову, но не смог. Аксиманд уже был на ногах и отходил назад.
— Идите, - сказал Гор, и его голос звучал словно издалека. – Призовите их… Моих братьев…
— Сир, - голос Малогарста дрожал от волн боли, накатывающих на него.
— Улланор, - проговорил Гор. – Улланор…
А затем он замолчал. Его глаза закрылись. Тени замерли, и Магистр войны остался сидеть на своем троне, бледный и истекающий кровью.
Крики обтекали «Трисагион», скользящий в потоках варпа. Тридцать две тысячи семь сотен и восемьдесят шесть человек висели на гвоздях, вогнанных в наружную часть его корпуса. Все они были живы, когда корабль перешел из холода реального пространства в объятия Царства Богов. Они были живы и теперь, в определенном смысле: их смерть растянулась до вечной какофонии мук. Демоны роились над ними, липли к корпусу корабля, жадно лакая агонию и горячку из человеческих душ и тел, которые они разрывали на части. При взгляде сверху казалось, что схожий формой с наконечником копья корпус «Трисагиона» одет в переменчивую оболочку из хитина и влажной плоти. Факельные башни пылали надо всем этим, огни колыхались в медленном ритме вместе с воплями боли и вскриками кормящихся демонов.
«Красота,– прошептал голос в голове Лайака. – Истина…»
Он кивнул.
— Слава Вечной Четверке, ибо Они суть Всё, - сказал он вслух, продолжая литанию, которую произносил без остановки с тех пор, как «Трисагион» пробил брешь в завесе Священного Царства. – Слава Восьмеричной Истине, ибо она Вечна. Слава Первому Кругу служителей, ибо они возвышеннейшие из всех.
Он сидел в центре черного стеклянного пола, напротив кристального окна в обзорной части башни. Дым горящих благовоний струился на него из курильниц, которые раскачивали восемь закутанных фигур. Под одеждами каждый из этих просителей представлял собой мешанину мутировавшей и умерщвляемой плоти, но в присутствии Алого Апостола они скрывали свои благословения. Все они пожертвовали своим слухом и зрением, дабы служить ему. Находиться в присутствии Зарду Лайака, Первого Капеллана Неизъяснимых, того, кто одновременно жертва и откровение, было само по себе благословением за пределом вообразимого. Их души не смогли бы выдержать вида его открытого лица и звука его голоса.
Еще дальше, около единственной двери, ведущей из башенного святилища, стояли две сгорбленные фигуры. С головы до пят они были затянуты в красный бархат, и этот же бархат растекался по полу у их ног. Они не двигались, но свеча, сделанная из человеческого жира, крови и сожженных костей, висела в воздухе перед каждым из них. Черное сало, отмеченное печатями, проливало прозрачные слезы на пол перед укутанными гигантами.
«Он приближается»,– подумал Лайак, и знал, что это воистину так, даже когда шепот мысли еще звучал у него внутри.
Он поднялся со своего места. На нем не было ни одежды, ни брони. В подобные моменты
Он поднял руки к лицу, на мгновение закрыл глаза.
— Уш–на–катал,– сказал он. Он ощутил, как зов шипяще скользит в Священное Царство, и услышал ответ. Тонкие как паутина силуэты из черного дыма соткались вокруг него, расплывчатые, точно наброски, сделанные на пергаменте водой и чернилами. Тени лиц обрели форму в клубящемся сонме: вопящие в молчаливой муке, исходящие ненавистью, рыдающие.
Его разум наполнился шепотами.
«Кто ты?»
+Я не хочу умирать+
«Кто ты?»
+Прошу, пощадите…+
«Кто ты?»
+Предавший клятвы…+
«Кто ты?»
+Ты – осквернитель всего, что прежде почитал святым…+
«Кто ты?»
+Почему ты делаешь это?+
— Ус–ка–тед, - приказал он. Силуэты, сотканные из дыма, протягивали призрачные пальцы. Их касания скользили по его коже. Холодное, как лед, пламя жгло плоть.
+Мы знаем тебя, Безымянный+ - шипели голоса у него под черепом.
+Мы помним…+
+Мертвые помнят…+
Лайак держал рот закрытым. Боль была подобна сверхновой в центре его существа. Она была словно сожжение, словно железные гвозди, вколачиваемые в кость. Словно перерождение и откровение.
Поверх его кожи обрела форму броня. Очертания керамитовых пластин, наплечников и перчаток, сплетенные из обнявших его теней. Электронные компоненты и кабели обрели бытие и соединились с его нервами. И вот, наконец, он стоял, облаченный в пепельно–серую броню, оставившую непокрытой лишь голову.
— Хесс–не, — произнес он.
Тени померкли, исходя ненавистью и злобой, скользя обратно в бесконечность Священного Царства. Благословенная мука, которую он претерпевал, истаяла из его плоти, и он склонил голову в благодарности за это благословение. В последнюю очередь он повернулся и шагнул в ту часть помещения, где его шлем–маска глядел вниз с оружейной стойки. Ее личина скалилась в ледяной ярости. Три глаза рядами спускались по обеим щекам; каждый глаз пылал, точно угли в горне. Разверстая яма рта была полна острого серебра. Два обсидиановых осколка торчали рогами из надбровий. Шлем был подарком от первого из Гал Ворбак, и Лайак носил его всегда — исключая краткие мгновения уединенных раздумий.
Лайак протянул руки и взял шлем, ощущая, как его злоба щиплет язык привкусом крови.
С осторожностью он надел шлем–маску на голову. Крючки на ее внутренней стороне впились в его щеки. Дыхательные трубки сами собой соединились с его броней. Густой благовонный дым наполнил его следующий вдох. Вихрь колхидских рун закружился перед его глазами. Измерения и цвета, которые не дано было видеть смертным, окрасили помещение вокруг него.
«Он здесь», — пришла мысль. Он повернулся и опустился на колени, стоило отвориться двери внутреннего святилища. Закутанные в красное фигуры обернулись; их одеяния пошли волнами, когда склонились и они. Одетые в мантии просители не могли ни услышать, как открывается дверь, ни увидеть вошедшего, но присутствия подобного существа было достаточно, чтобы они пали ниц.