Рабы
Шрифт:
Знайте, что у августейшего стремени в саду Ситара Махаса [96] началось козлодранье.
Известите об этом богачей, имеющих скаковых лошадей и ловких всадников.
К августейшему стремени явившись, пусть примут они участие в нашем козлодранье.
Вознося молитвы о здравии своего повелителя, они могут быть замечены августейшей милостью.
При приложении благороднейшей августейшей печати считать изложенное верным.
А засим —
96
Ситара Махаса — загородный дворец эмира.
— Какое же козлодранье в такую жару? — удивился Урман-Палван. — У любой лошади, какая б в эту жару ни поскакала, все нутро сгорит. Самое меньшее, если ее запалят, а то и издохнуть может.
Казий, у которого на душе появилась радостная легкость, строго сказал:
— Для чего же мы собрались здесь? Разве не затем, чтобы быть готовыми ко всему? И вот понадобилось исполнить августейший указ. На приказ его высочества нужно смотреть не как на какую-нибудь забаву. Его надо считать подготовкой к войне, и ехать туда следует соответственно снарядившись.
Наскоро закончили это собрание.
Все разъехались по своим местам, чтобы собрать лошадей и всадников и доставить их в Бухару.
Каждый скакал, нахлестывая коня.
Казий, совсем успокоившись, остался в своей приемной, занявшись текущими делами.
3
Летний ночной ветерок касался мягко и ласково, как нежная рука возлюбленной.
Крестьяне, жившие между реками Джилван и Шафрикан, сильно уставшие от долгой дневной работы на жаре, разлеглись на открытой площадке и отдыхали, радуясь мягкому, свежему ветерку.
Десятидневная луна еще не скрылась и освещала пески, казавшиеся в ее свете молочным морем, подернутым желтоватыми сливками.
Сады и виноградники, окруженные пучками колючек, казались зелеными брызгами, умело разбросанными искусной кистью по золотому листу бумаги.
В степи царило молчание.
Лишь временами перекликались перепела из своих клеток, развешанных на шестах шалашей. И клики их, поднимаясь сразу из многих клеток, улетали далеко-далеко, в простор лунной песчаной пустыни:
«Вав-ав, вав-ав, пит-пилик, пит-пилик».
Перешло за полночь.
Вдруг тишину нарушил собачий лай со стороны селения Карахани, далеко разносясь по безбрежной голой степи.
Но вслед за этим далеким лаем поднимались и лаяли другие псы, ближе.
Собаки из деревни выбежали на открытое место, кого-то преследуя.
Среди рассвирепевшей их стаи виднелся всадник. Плотно прижав ноги к конским бокам, он отбивался плеткой от собак.
Но они, набегая со всех сторон, плотно окружили
Самые ярые и смелые подскакивали к самому стремени, норовя схватить человека за ногу. Жестокие удары плетью отбрасывали их назад и отрезвляли.
Когда всадник отъехал от Карахани, собаки, собрав последние силы, снова кинулись на него. Лошадь, разъяренная этим нападением, подняв хвост, понесла.
Полы халата у всадника выбились из-под колен и развевались по ветру.
Положение его стало опасным: если он не удержится в седле на этом бешеном галопе, свора собак растерзает его в клочья.
Одна из собак вцепилась в хвост лошади, но получила страшный удар копытом. Другая вцепилась в полу халата, но удар рукоятью плетки сбросил ее, и, визжа, она от боли принялась тереть голову о песок.
Стая немного отстала, напор ее ослаб.
Всадник сумел сдержать коня и подправил полы халата опять под колени. Одна пола оказалась слегка порванной. Закрутил чалму, конец которой, размотавшись, висел за спиной, как хвост детского змея. Снова тронул коня.
Собаки уже не кидались, не лаяли. Урча, они смущенно возвращались назад, видно, признав себя побежденными. Всадник усмехнулся:
«Собаки подобны людям эмира, с той лишь разницей, что у одних четыре ноги, у других их две. Их не трогаешь, а все равно лезут, пока не надоест им, даже бегством от них не спасешься. Чем больше их боишься, тем яростнее они нападают…»
Наконец он заметил, что въезжает в деревню.
Он повернул лошадь в степь.
Снова его окружило молчание пустыни.
«Да… Если ты бросишься бежать, испугавшись их, — проиграешь. Надо дать им такой удар, как удар копытом, тогда разбегутся они. Кто может дать такой удар?»
Он не находил ответа на свой вопрос.
Он подумал:
«А если б поднялись крестьяне? Нет… — Он не надеялся на крестьян. — Нет… Сильны предрассудки. Муллы крепко держат их в руках. По знаку муллы они тебя самого растерзают в клочья. Невежественные люди, темный народ».
В душе у него росла безнадежность.
«От мулл меньше зависят рабы. Надо попробовать поговорить с ними».
Поравнявшись с полями Коко, он повернул коня в сторону, чтобы проехать подальше от этой деревни.
«Здесь хозяйничает Урман-Палван. Если его люди меня заметят, сделают все, чтобы меня схватить. Осторожно, друг, осторожно».
У селения Балаи-Руд всадник оказался возле какого-то сада, который был пощажен сыпучими песками.
В яме около шалаша конь всадника почуял кобылу и заржал. В ответ на ржание на краю ямы заворчала и залаяла собака, разбуженная появлением незнакомого всадника.
Кровь отлила от его лица. Сердце заколотилось:
«Это ж как раз напротив усадьбы Урман-Палвана!»