Рабыня благородных кровей
Шрифт:
В следующий раз он столкнулся с уруской случайно. Наклонился, чтобы выдернуть прикол, за который был привязан его конь, и чуть не столкнулся с нею, несущей на спине огромный пук сухой травы. Такую работу делали только черные, грязные рабыни. И тогда понял, что новая ясырка чем-то сильно хана огорчила.
Ему стало интересно: чем же? Он вроде безразлично поинтересовался у товарищей.
Никто толком не знал. Тури-хан будто забыл о ней, но поскольку никакого другого приказа о ней не поступало, она все ещё считалась собственностью хана, и никто не смел её коснуться.
А ночью уруска Аваджи приснилась.
Аваджи не знал любви — ни материнской, поскольку мать его скончалась при родах, ни любви девушки — её у него никогда не было. Кто бы согласился отдать дочь за нищего табунщика, который не смог бы заплатить самый ничтожный калым! Родители, имеющие дочерей, всегда надеются продать их подороже.
Несколько раз Аваджи посещал непотребных женщин, которых забывал тут же, как только отпадала в них нужда. Почему же он вдруг стал все чаще думать об этой зеленоглазой рабыне?!
Из последнего набега на кипчакские селения нукеры юз-баши Аваджи пригнали косяк быстроногих лошадей — все гнедой масти — и привезли в подарок хану похищенную ими дочь одного из кипчакских владык.
Молва говорила о девушке: нет никого красивее её во всей степи.
Звали красавицу — Айсылу, что значит "красивая как луна". Имя шло ей. А взгляд! Ее взгляд, покорный, но томный и нежный, проник в самое сердце Тури-хана. Освежил его, будто драгоценной влагой. Он всегда чувствовал, что если кто и сможет ему угодить, так это Аваджи.
— Проси, чего хочешь! — расчувствовался светлейший. — Все, что смогу, дам тебе.
Нукер помедлил, словно колебался, не обидит ли хана его дерзкая просьба.
— Отдай мне в жену уруску. Ту, что навлекла на свою голову твой праведный гнев и теперь делает за это самую черную и грязную работу.
На мгновение хан потерял дар речи. Он ожидал, что нукер попросит саблю, украшенную драгоценными камнями, или быстрого, как ветер, кипчакского коня, но просить черную рабыню?!
— Бери! — махнул он рукой, борясь с удивлением и подозрением: не заглядываются ли нукеры и на других принадлежащих хану рабынь, которых он порой требует на свое ложе? Не слишком ли разбаловались его слуги? И не смог не плеснуть горечи в мелькнувшую в глазах сотника радость. — Ты знаешь, что она ждет ребенка?
— Знаю, — коротко кивнул тот. — Сын коназа Севола растет в её чреве. Вырастет, станет мне сапоги надевать!
Опять подивился Тури-хан. Тщеславию молодого юз-баши, которого прежде в нем не замечал. Воистину, чужая душа открыта лишь богу!
Глава пятая. Жена сотника
Анастасия считала себя трусихой. Она боялась слишком многого, чтобы думать о себе иначе.
Она не боялась темноты, как батюшкина дворовая девка Робешка, зато смертельно боялась мышей, которых та же Робешка ловила голыми руками. Девка брала мышь за хвост и показывала боярышне.
— Мышка маленька! Чо её боятися? Зубки у ей, знамо, остры, дак не давайся! Она сама тебя боится — вон как сердечишко колотится. Верно, не страшней Грома, на коем боярышня аки дух по степи летает. Тот чуть фыркнет да копытом стукнет — я вся и обомру!
Гром был любимым жеребцом Анастасии. Подумаешь, копытом бил. На то он и конь, а не мышь зловредная. Все норовит на глаза выскочить. Тогда и приходилось Анастасии визжать так, что вся челядь сбегалась!
А на Громе мчалась боярышня так, что в груди холодело. Девушке казалось, будто она летит над степью. Чувство пьянило, ей хотелось кричать от восторга. И она кричала, ежели батюшка посылал с нею отрока (Отрок младший княжеский дружинник на Руси.) Сметюху. При других-то она стеснялась, а Сметюха свой, с детства вместе росли. Правда, чаще с нею в поле порезвиться ездил младший брат Любомир. Старшие братья считали, что им более к лицу серьезными делами заниматься, а не сестрицу взбалмошную от лихого человека караулить. Сидела бы себе в тереме!
Любомир сестру любил особо. Из-за горба все прочие его жалели, точно он неходячий был и немощный. А сестрица как бы и внимания не обращала. Не нянчилась подобно челяди, звала не как они, Любомирушкой, а по прозвищу Кулеш. Чуть заметит его грусть-тоску, растормошит, то на бой вызовет второй по старшинству брат Глеб научил её шутя на мечах драться, то в степь с собой позовет, а там сощурится хитро, да и скажет:
— Поорем?
И кричали они сколько глотки хватало. И ветер их слова уносил. Всякие смешные слова. Наговоры. Мол, вернись, ветер, обратно, принеси мне рассказы о землях, в коих бываешь. Да людям добрым, там живущим, от нас земной поклон. Глупые они были. Считали, что все люди между собой дружить должны. Чего им делить? Земли на всех хватит.
А ещё рассказывал Любомир своему другу-сестре новости из дальних мест: как прошел поход на Литву, как гонялись по степи за половцами, что своего слова не сдержали, да на приграничный пост напасть осмелились. Недаром же он промеж братьев когда-никогда находился. А они все, кроме Любомира, считали, что знать такое — не женского ума дело.
Сметюха, когда при нем боярышня первый раз в голос крикнула, от неожиданности едва с коня не упал.
— Разве тебе никогда в голос кричать не хочется? — спросила его Анастасия.
Тот смешался, но ответил честно:
— Хочется. Да что люди подумают? У отрока совсем голова худая стала. Орет, точно кабан резаный…
Анастасия расхохоталась.
— Выходит, и тебе кажется, что я ору свиньей резаной?
— Господь с тобой, боярышня, как бы я посмел?
— Зазнался ты, Сметюха, — вздохнула девушка, — забыл, как в детстве в крапиве тебя валяла? Смотри ужо!
Отрок ещё колебался: одно дело детьми с горки кататься, и другое, когда перед тобой девка на выданье. Красивая, глаз не оторвать!
— Ладно, раз ты такой серьезный стал, принуждать тебя не стану — не хочешь, не кричи. Но и ты никому про меня не сказывай.
— На дыбе пытать зачнут, жилы рвать — промолчу! — горячо поклялся Сметюха.
Анастасия засмеялась:
— Авось, до того дело не дойдет.
Но тайна, которая с тех пор связывала отрока с боярышней, сильно подняла его в собственных глазах.
А ещё Анастасия боялась грозы. Наверное, потому и жеребца Громом назвала, в насмешку над своими страхами.
Ее любимая нянька Дороша сказывала, что молнии на небе во время грозы означают: бог Перун разъезжает в своей золотой колеснице и мечет золотые стрелы в отъявленных грешников.