Ради счастья. Повесть о Сергее Кирове
Шрифт:
— Свои, свои! Ура! — закричали радостно по всей колонне.
Конники подскакали к головной машине, где стояли Киров, Бутягин, Лещинский.
Смуглый детина в горской папахе и кавказской бурке, увидев на шапках красные звездочки, радостно крикнул своим:
— Це комиссары, хлопцы! — и, спрыгнув с коня, подошел, отдал честь. — Здорово, братья-товарищи!
— Здравствуйте, товарищ! — приветливо сказал Киров, крепко пожал руку богатырю. — Откуда и куда держите путь?
— Мы из Одиннадцатой. Идем до Астрахани. Армии больше
Сняли шапки Киров и его друзья. Несколько секунд постояли молча, как над покойником. Потом так же молча и зло нахлобучили шапки.
— Кто будешь? — спросил Киров.
— Та за командира сводного отряда — Пилипчук. Был батальонным. Сам член партии.
— Какие бойцы в отряде?
— Тут всякие... и таманцы, и кавказцы, и кочубеевцы, и из станиц...
— Много вас?
— Вон, подывися сам, комиссар, целое войско! Да только воевать нема кому. Да и нечем. Люди еле стоят на ногах, и патронов почти нет. Везем тифозных да раненых...
— А откуда идете?
— Воевали по всему Кавказу, а сейчас из-под Моздока и Ставрополя. На степи присоединились к нам два отряда и обозы беженцев... А вы кто? Откуда?
— Мы московская экспедиция. Но сейчас из Астрахани. Едем навстречу армии. Везем оружие, обмундирование, продукты, медикаменты.
— О, це гарно! Мы тут с голоду мрем. Почти всех лошадей поели... Далеко ли до Астрахани?
— Уж близко. Да вы отдохнете в Михайловке, это рядом... А что слышно про Кизляр?
— Не знаем, товарищ комиссар. Ничего не знаем. Слышно было, что там сражались кочубеевцы. А больше ничего...
— Оскар! — обратился Киров к Лещинскому. — Десять госпитальных фургонов в твоем распоряжении. Кроме того, возьми машину с обмундированием, машину охраны с пулеметами, продовольствие, две кухни.
— Понимаю.
— Вместе с товарищем Пилипчуком встретите отряд и разместите в Михайловке. Тяжелораненых и больных отправь в Астрахань. Тех, кто способен сражаться, хорошо одеть, подкормить и держать в резерве под командованием товарища Пилипчука. Сам, как отправишь раненых и больных, с машинами и охраной выезжай нам вдогонку, мы будем пробираться к Кизляру.
— Есть! — козырнул Лещинский и, кивнув Бутягину, пошел вместе с ним отбирать машины и людей...
Пилипчук крикнул своим:
— Скачите, хлопцы, до отряду. Скажите, что Астрахань близко, что за бугром их ждут теплые хаты и горячий борщ та доктора...
Через некоторое время пришел Бутягин и доложил Кирову, что его приказание выполнено.
Киров посмотрел на приближающийся живой поток, повернулся к Пилипчуку:
— Ну, товарищ Пилипчук, сам встречай свое войско. Товарищ Лещинский поможет тебе разместить людей. Занимайте дома богачей без всяких разговоров. Если кто окажет сопротивление — применяйте оружие. Сам бы остался с вами, да надо ехать.
— Спасибо, товарищ комиссар! Спасибо за ласку! А как будет твоя фамилия?
— Киров! — пожимая
Опять потянулась длинная, разбитая, унылая дорога в бескрайних снежных просторах. Ни жилья, ни человека, ни зверя. Тишина и однотонный рокот машин. Тишина тревожная, пугающая...
Киров, сидя рядом с шофером, мобилизованным еще в Москве, пытался завести разговор, но тот отмалчивался, отвечал односложно. Думал о доме, о голодающих ребятишках. Да и о чем было говорить, когда ехали в неизвестность...
Начало смеркаться. Ехать стало трудней. А Киров отдал приказ, чтобы не зажигать фар, это могло привлечь внимание врага. Сумеречная степь еще больше пугала. Из невидимой балки, из-за бугра могли неожиданно напасть. Красноармейцы не отходили от пулеметов.
Дорога стала подниматься на бугор, и вдруг перед глазами открылся поселок с манящими огоньками. Колонна остановилась.
На трехколесном мотоцикле, оснащенном пулеметом, вперед выехала разведка. Намерзшиеся красноармейцы, врачи и фельдшера нетерпеливо ждали зеленой ракеты.
Разведчики давно уже скрылись в поселке, а ракета все не взлетала и не взлетала...
Но вот послышался стрекот мотора, мелькнул свет фары. Это мчался мотоцикл...
Разведчики доложили, что белых в поселке нет, и колонна начала спускаться с бугра. Люди повеселели, надеясь, что они ночь проведут в тепле.
Из поселка, калмыцкого названия которого никто не мог запомнить, выехали чуть свет, подкрепившись горячим супом и кашей. Две походные кухни везли с собой. Было тихо, безветренно. Легкий морозец приятно бодрил. Где-то в конце колонны красноармейцы даже затянули песню.
К полудню потеплело и повалил снег. Вначале он был реденький, пушистый, а потом стал гуще и гуще: сыпал как из гигантского решета большими липкими хлопьями. В десяти шагах нельзя было разглядеть машину. Пришлось зажечь фары и растянуть колонну, чтобы грузовики не побили друг друга.
Так ехали часа полтора, несколько раз сбивались с дороги и искали ее ощупью.
Бутягин предлагал остановиться, устроить привал, переждать снегопад. А Киров, помня, что впереди должно быть большое селение, приказал ехать дальше.
Снег валил все гуще и гуще, и невозможно было предвидеть, когда кончится метель.
Вдруг передняя машина встала. Затормозили вторая и третья. Остановилась вся колонна.
Киров распахнул дверцу. Над приглушенным рокотом моторов слышался густой многоголосый рев, словно бросилась в атаку целая дивизия.
— Туши фары! — крикнул он подбегавшему Бутягину. — Занять оборону! — Команда пронеслась по колонне — огни погасли.
А рев все нарастал и нарастал. Однако стрельбы не было слышно.