Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук(Повести, юмористические рассказы, фельетоны)
Шрифт:
— Где ты пропадал?
— Учился, трудился, — словоохотливо отозвался однокашник. — Мне ведь папаня аттестат раньше вас выписал. Ну, а в институт тогда поступить, да еще на заочный, — пара пустяков.
— Ловко! — И тут я вспомнил: — Ну а потоп будет все-таки?
— Потоп? — Он шмыгнул носом, настороженно глядя в мою сторону — не подначиваю ли? — и задумчиво проговорил: — Лично я думаю, хрен его знает. Он ведь нас с тобой спрашивать не будет.
Что тут скажешь? Покривил когда-то душой Сергей Михайлович, на преступление решился, чтобы порадеть родному человеку.
Но это, так сказать, уникальный случай, где слепая любовь обернулась изрядным вредом для государства. А ведь совсем не редко, чаще, чем хотелось бы, мы сталкиваемся с менее яркими проявлениями проблемы родного человека. Сколько писано и говорено про то, как папа-начальник насаждает в своем учреждении родственников чуть ли не по седьмое колено. Им и работа поспокойней, и спрос с них поменьше, словом, дела идут, контора пишет. А дела идут плохо, контора беспринципная, семейная. Поэтому есть закон, запрещающий превращать учреждения в семейные кланы. Но ведь не запретишь Ивану Ивановичу разговаривать с Иваном Петровичем. И он звонит. Устраивает своего парубка к Ивану Петровичу и ждет ответного звонка. Все вроде бы в рамках приличий, чин-чинарем: никаких подарков или — не приведи господь! — взяток. По дружбе. А если по дружбе, то, мол, и криминала нет. Есть криминал! Использование личных отношений в корыстных целях. Это про тех, кто не в силах уяснить границу, где он начальник, а где — глава семьи.
Он геолог. Она врач. Он работает в поле, она — в Алма-Ате. Он очень скучает, и она, стало быть, тоскует по мужу. Те, кто знает Виталия Алексеевича Зубова, считают, что страдания Вертера по сравнению с его любовью — не больше, чем вздох мальчонки на вечернем киносеансе. Ходит он себе целыми днями по полю, срывает с саксаула желтенькие цветочки, ставит в какую-нибудь тару и на листочке пишет: «Нина». На песке писал, на скалах.
А однажды попалась под руку разлинованная бумага, и он начертил полностью: «Зубова Нина».
В конце месяца на Доске Почета экспедиции появилось новое имя: «Зубова Нина. План 262,7 процента». Это на доске. А в карман любящий супруг положил более двухсот рублей. И перестал с той поры Виталий Алексеевич ходить за цветочками в саксаульную рощу, перестал заветным именем размалевывать скалы. Все помыслы только об одном: самый родной человек должен работать лучше всех, ударнее всех, а главное, чтобы заработок крепчал день ото дня.
А Нина Зубова тем временем в Алма-Ате заглядывала в ухо, в горло, в нос и ничуть не беспокоилась о той далекой Доске Почета, где ее имя красовалось на первом месте. И ничего, кстати, не имела против махинаций мужа.
— Не пишите в газету. Мы ведь любим друг друга, — задушевно проинформировал нас В. А. Зубов. — Ведь Нина для меня самая родная!
Да, родная кровь — это не шутка. «Не порть мне кровь», — слышим мы подчас от своих родичей. И мы не портим. Для этого ломаем перед кем-нибудь шапку или сами, дабы угодить родному человеку, даем кому-нибудь по шапке.
Утверждать, что кумовство — опасная болезнь, безусловно, хватить
И кое-где следует начать со скромности. Однажды многие газеты с удовольствием напечатали заметку «За сеялкой… генеральша». Речь шла о том, что жена директора совхоза, генерала в отставке, в трудную для хозяйства пору стала работать сеяльщицей.
Спрашивается: ну и что? И где, давайте рассудим, быть генеральше в посевную пору? На океанском лайнере? На премьере в «Ла Скала»? Словом, зряшная шумиха. Просто это один из многих тысяч примеров, когда личные семейные интересы не заслонили общественных.
Когда я писал эти строки, раздался стук в дверь, и в кабинете появилась полная, пышущая здоровьем дама.
— Здравствуйте, — сказала дама. — Я ваша тетя.
В кабинете стало очень тихо.
— Чья т-тетя? — спросил я.
— Именно твоя, племянничек. — Дама разверзла объятия, и я поднялся ей навстречу.
Минут через десять я ничуть не сомневался, что роднее и ближе человека, чем моя распрекрасная тетя, в мире нет. Именно ей я обязан тем, что держу сейчас ручку не горстью, именно она выхолила, вырастила, выпестовала меня.
— Племянничек! — сказала она, — не мог ли бы ты за всю мою щедрость и доброту оказать мне маленькую услугу? Моя золовка подала документы на стюардессу…
— Тетя, какой разговор! — ответил я. И тут мой взгляд упал на недописанный фельетон.
Тетя стояла рядом. Она молчала.
— А будь что будет! — сказал я и…
Месть из колодца
Весело жилось предкам! Раньше как? То домовой ночью под кровать загонит, то покойничек зайдет побеседовать, а то, смотришь, и бабуся по своим нехорошим делам на метле мимо промчит. Чудеса кругом.
Сейчас не то. Сейчас дворники за метлы спокойны, потому как пенсионеркам они без надобности. Ну, а если и взбредет какой колдунье на метле почудить, то ускачет она недалече, до первой «скорой помощи».
Нет, чертей или привидений в нашем рассказе не будет. Но в столице, как заявил один во всем разбиравшийся милицейский работник, где-то что-то не то. Шкодит кто-то. Скрытно. Загадочно. Не щадя ни детей, ни стариков.
Поймать злоумышленника помог случай. Ближе к ночи вдруг откинулась крышка колодца, и оттуда выпрыгнул злоумышленник. Тот самый. Волосы всклокочены, весь в мазуте. Обратив свое хохочущее лицо в сторону огромного здания, он голосом магистра Фауста прокричал:
— Остановись, мгновенье, ты прекрасно!
И сразу в окнах дома, где проживает полтысячи трудящихся, замелькали странные тени. Картина точь-в-точь, как в предбаннике. Жильцам мгновение едва ли представлялось прекрасным. Потому что злоумышленник отключил горячую воду, и омовение пришлось довершить при помощи кастрюль и лоханок.
Злоумышленника схватили. И странно, он не пытался улизнуть и не проявил особого беспокойства.
— Руки прочь от директора! — когда ему все надоело, воскликнул он.