Радости Рая
Шрифт:
– Все уже в автобусе, ждут только вас. – Голос профессионально любезный, глаза, однако, не очень любезные.
– Я решил остаться, уезжайте без меня.
В этих глазах – изумрудных очах зеленого цвета – появилось мерцание растерянности, через шаг-другой вспыхивавшей искорками неудовольствия.
– Это нельзя, мне за вас отвечать. В стоимость билета входит страховка за ваше здоровье в случае внезапной смерти или рассечения.
– А я могу, Алена, дать вам письменную заявку, что по своей воле выхожу из турпрограммы. Хотите?
– А что будете тут делать? Ведь вы даже не знаете острова.
– Я очень хорошо знаю остров, Алена
– Но вы здесь первый раз.
– Я-то первый раз, но предки мои были отсюда.
– Что,
– Прямо-таки отсюда. Мой дед или отец – кто-то из них бросил дом и переехал жить в Болгарию. А самые древние предки жили на этой вершине, в кратере, где собиралась дождевая вода.
– Ну а вы?
– Меня когда-то убили на этом самом месте. И даже съели, представьте, поджарили на костре и съели.
– Ладно… Времени уже нет шутить. Пишите скорее свою расписку.
– …Вот, пожалуйста.
– И все-таки в случае чего звоните на фирму. Или мне на мобильный. У вас ведь есть номер?
– Есть.
И я вскоре снова остался один, в соседстве с древовидным одуванчиком Родэем. Между ним и мною тоже ничего не было, вот поэтому я и оказался наедине с этим реликтом, который был деревцем с меня ростом, имел такие же длинные резные листья, как у простых луговых одуванчиков, а когда я по-хамски надорвал его листок – из древовидного реликта побежало такое же молочко, как у его выродившегося в траву лугового потомка.
Я вышел на туристическую трассу, окружающую весь остров в виде кошмарно измятого велосипедного колеса, лежащего ободом не горизонтально, а набекрень: начинаясь от Сан-Себастиано с восточной стороны, дорога карабкалась вверх до своей высшей точки Гараджонай на высоте 1487 метров и с этой высшей западной точки начинала косо заваливаться вниз, к северу, откуда, миновав городки Валлехермозо и Лас Розас, сползала к своей изначальной точке в Сан-Себастиано.
Итак, памятуя о том, что между мною и прошлым земного мира ничего не стоит, я направился по серпантину туристической трассы от Гараджонай по направлению к Лас Розас. Приблизившись к городку и увидев его сверху – эти симпатичные белые коробочки, накрытые красной черепицей, – я решил не следовать выкрутасам серпантинной дороги, а шагнул прямо за бордюр и, перелетев глубокую ямину ущелья, оказался как раз в зарослях зеленого тростника. Раздвигая его руками, я вышел на асфальтированном отрезке 12 января 2005 года к нарядному фисташковому дому с темно-зеленым балконом. В окружении фиговых пальм и дерев папайи, отягощенных тучными, блестящими, словно подлакированными, плодами очень приятного и аппетитного вида.
Решетчатая калитка в металлических воротах была чуть приоткрыта, видимо, здесь патриархально не стереглись посещений непрошеных гостей.
Я вошел во двор и направился по дорожке между кустами густо-кроваво-алых цветов к входу на бельэтаж. Но входить в дом не понадобилось, ибо на балконе, мимо которого я проходил, прямо над моей головою появился господин в светлых одеждах, черноволосо-напомаженный, с лысиной надо лбом, с черными закрученными усами по моде каких-то далеко оставшихся позади городских исторических закоулков.
Наклонившись через перила балкона, напомаженный человек внимательно смотрел на меня, и я снизу отметил, какой у него мясистый нос и как чисты широкие пещеры ноздрей – ничего там не кустилось и ничего оттуда не торчало.
– Волла! Если вы насчет домашнего пансионата, то этого здесь нет, – сказал господин с балкона. – Я не даю пансион и вообще к этому бизнесу отношения не имею. Идите дальше вниз, найдете офис «Луис де Сильва», там вам подскажут.
Вдруг словно пелена спала с глаз, я увидел, что передо мной один из прозорливцев – и мы разговаривали с ним на универсальном языке прозорливцев всего мира. С того места, на котором я прозрел, – что человек рожден на свет не просто для счастья, но для райского счастья, – я, двигаясь по жизни и встречая на пути
– Меня зовут Томазо Кастильянос. А вы, наверное, сеньор Рауль Пифагория?
– Си, это так… Но неужели вы сын… или даже внук того Томазо Кастильяноса?
– Соседа и приятеля вашего прадедушки Рауля Пифагория, – продолжил я на той же ноте. – Они оба так положили, чтобы старшие сыновья и внуки назывались только их именами.
– Но ваш отец… или дед – я уже точно не помню, сеньор Томазо Кастильянос бросил свою ферму и уехал в Болгарию, так ведь?
– Дед. Это был мой дед. Он точно уехал в Болгарию, сеньор Пифагория.
– Рауль! Зовите меня просто Рауль! А я буду звать вас Томазо. Не возражаете?
– Отнюдь! Буду только рад, дорогой Рауль!
– Так входите же в дом, Томазо! Нам будет о чем потолковать. Вы расскажете, как сложилась жизнь вашего дедушки в Болгарии, а я расскажу про своего деда Рауля.
– Благодарю, дорогой Рауль, за приглашение. Но ведь вы из таких же прозорливых, как и я. Неужели не узнали? – спросил я, снизу вверх глядя на хозяина.
– О, простите, и правда не узнал…
– Мы отлично видим друг друга, между нами ничего нет, я мог бы на одной ножке подпрыгнуть и оказаться на вашем балконе… Однако хотелось бы знать, вы на каком месте времени находитесь?
– У меня на балконе 12 января 1941 года.
– А я направляюсь сейчас в обратную сторону, скорость моего движения стремительна; только что я из 12 января 2005 года перелетел через два ущелья и просочился сквозь тростниковые заросли. Оказалось, что я у вас в 1941 году.
– Когда вы оттуда вышли, Томазо, над вами кружилась, словно бабочка, какая-то бумажка. Я видел… Она опустилась и стала крутиться у вас под самым носом, вы поймали ее правой рукой. Что это была за бумажка?
Так спрашивал Рауль Пифагория, уже не скрываясь, у человека своего уровня прозорливости, то есть у меня.
– А, эта, – ответил я и вытащил из кармана куртки четвертушку от листа из альбома для рисования. – Это расписка, которую я давал Алене, русской девушке-гиду. О том, что я добровольно покидаю экскурсию на маршруте вокруг острова La Gomera.
– Почему же тогда записка догнала вас у тростниковых зарослей? – любопытствовал Рауль, не имеющий, очевидно, достаточно высокого уровня прозорливости.
И мне пришлось подробно объяснять.
– Она выбросила из окна автобуса эту бумажку, потому что поняла, какая бессмыслица в подобной справке, не обладающей никакой преференцией даже перед кусочком оторванной от рулончика туалетной бумаги. Эта Алена чудом попала на Канарские острова, перебравшись из Испании, куда ее завезли маклеры секс-индустрии из города Хвалынска на Волге. В Малаге один клиент, тоже начавший постепенно прозревать, дал ей возможность бежать на Тенерифе, в Лос Кристианос, где друзья малагского благодетеля устроили Алену в туристическую фирму для работы с русскими курортниками. Так вот, Рауль, эта бедная девочка так дорожила своим местом, что насмерть перепугалась такого пустяка, когда я заявил на базе Гараджонай, что покидаю экскурсию. Случай для нее был беспрецедентным, Рауль, она не знала, что ей думать, чего ожидать. Тогда я и предложил написать расписку. Вот эту. Она взяла, но очень скоро поняла, что все это такая ерунда, пустозвонство, занудистика перед тем фактом, что она родилась не в той Галактике, не в том уголке Земли, не на том колене российской истории, где познают райскую радость бытия. Вы ведь хорошо знаете, Рауль, что райская радость объявлена нам уже с того отрезка нашего общего пути, который называется эоценом, но который остается никак не распознанным, не уловленным и не усвоенным даже в тех примитивных формах, какие были в «золотом веке». Который на деле-то был каменным и назывался эпохой эолита – эрой каменной зари.