Радости Рая
Шрифт:
Совершенно бездумно, рассеянно я спрыгнул со скалы вниз и, пролетая мимо многих эпизодов своего прошлого, вдруг увидел совсем недалекое, на расстоянии всего несколько веков: древовидный реликтовый одуванчик Родэй кивнул мне зеленой, взлохмаченной, как у папуаса, головою. Скорее всего, никогда уже, то есть нигде, я после этого не встречал его, – мелькнуло в моей голове. Ведь и то удивительно и невероятно, что мы с Родэем аж дважды увиделись в жизни…
В раздумьях своих я и не заметил, как ушел с асфальта и по каменистой тропе вступил в створы ущелья, похожего на узкую черную вертикальную трещину в каменной стене.
Иногда налетал на берег большой шторм, тогда длинноволосые адепты «О» улепетывали, словно тараканы, к узкому выходу через каньон, но не для того, чтобы по нему скрыться от волны, а чтобы воспользоваться ямками и выступами в каменных боковинах ущелья, по которым можно было карабкаться вверх. Это была единственная имитация того, что народ «О» устремлялся в будущее и пытался найти надежду на спасение. Но на самом деле хиппи лез на скалу не для того, чтобы спастись и прожить еще один день, а наоборот, для того, чтобы остаться в прежних днях и в новом дне не жить. Ведь если бы адепта «О» смыло волной в открытое море, он должен был или утонуть, или всплывать к неизвестным берегам. А в том или в другом случае подвергся бы перемене единственный жизнеуклад, которым хиппи только и дорожил и кроме которого никаких других дней жизни не желал. Оставаясь в заливе и никуда не уходя, колония «О» всегда оставляла за собой одно и то же место времени, один никуда не сдвигаемый день. Редкие случаи, когда в непогоду они карабкались на скалы, спасаясь от волн, ничего в жизни хиппарей не меняли, потому что «О» вскоре после бури вновь сползали вниз и продолжали копаться в песке или лазать по мелководью в поисках пищи.
Первый колонист «О», к которому я приблизился, был косматым существом, весьма похожим на большого гамадрила. Он сидел на песке и, положив перед собою на камень крупного клубневидного моллюска, собирался расколоть его другим камнем. Только я подошел к нему и хотел заговорить, как он нанес удар, но промахнулся и, видимо, долбанул камнем себя по указательному пальцу Ую. Коротко взвыв и потрясая этим пальцем в воздухе, хиппи вскочил на ноги и понесся бегом к противоположному, северному, краю бухты.
Я стал оглядываться, желая найти другой объект для разговора. Их было немало, адептов «О», понатыкано в разных уголках пляжа. Они темнели, сидя неподвижно, словно камни, полулежа на песке или беспорядочно передвигаясь по гладкой воде отмели в поисках морской добычи.
Один из них, довольно крепкий и стройный, с прекрасными мускулами африканец с эбеновой кожей был совсем недалеко от меня, и я стал откровенно пялиться на него, остановившись на месте и повернувшись в его сторону. Волосы на макушке красавчика были подвязаны в тугой высокий султан, надо лбом блестели солнцезащитные очки, воткнутые дужками в волосы, столь же черные, как его кожа. Мне показалось, что я встретил наконец-то человека-феникса, абсолютно счастливого, который знает все о райских блаженствах.
Он сделал два-три гибких шага,
– Эй, парень, ты бы хоть за стол присел, – крикнул я ему по-русски, желая шуткой, словно щепоткой соли, присыпать свою подступившую под микитки тошноту.
– Нисего, и так пойдет, – неожиданно по-русски же ответил черный «О».
И, дружелюбно сверкнув в мою сторону могучими белыми зубами, откусил шмат отчаянно извивающейся осьминожьей ноги и проглотил не жуя, такими же приемами он докушал всю ногу.
– Как тебя зовут, герой? – спросил я, все еще пребывая в пароксизме тошноты и в удивлении превосходной степени. – Почему разговариваешь со мной по-русски?
– По-русски говорю, посему что учился Москва, университет Патрис Лумумба.
– Когда это было?
– Другая жизнь. Расия.
– И все же, как зовут тебя?
– Меня зовут так, как хочешь называть ты. Герой? Можно так. Пожалуйста! Как хочет называть каждый турист или каждая туриста.
– Так у тебя, должно быть, сто имен, Герой?
– Мозет быть, тысяса. – У Героя была изрядная щель между верхними передними зубами, поэтому он сильно шепелявил.
– Туристы, значит, и туристки заглядывают сюда?
– Туристы, серфингисты и пофигисты, – щеголяя особым знанием русского языка, ответил Герой «О».
– Серфингисты не обижают вас?
– Нет. Они хорошая ребята. Катаются на доски – там, далеко на волнах, потом садятся на свой катер и уезжают.
– А пофигисты?
– Они даже ничего не спрашивают, как спрашиваешь ты. Они не туристы. Им пофигу. Посидят, полежат на песке, потом накакают и уходят другую месту. Там посидят, полежат, потом накакают и уходят третью месту. Но скоро им надоесть все, никто с ними не разговаривает, кушать не дает, марихуан не дает. И становится все пофигу. Они снова уходят назад в ненастоящая жизнь.
– Тебе тоже никто не дает кушать?
– Море дает.
– Ты почему осьминогу лапу отгрыз? Почему не съел его всего, а только покалечил?
– Мне хватит одна восьмая нога. А остальное пусть живет в море, и на месте отчлененная лапа вырастет другая лапа. И я живой, и осьминог живой. Так хорошо.
– А если лангуста поймаешь?
– Я кушаю одна нога лангуста. У него потом вырастет другая.
– А если краба поймаешь?
– Кушаю одна нога. Остальной краб будет жить. И я буду жить.
– А если рыбу поймаешь?
– Рыбу не поймаешь! – И чернокожий Герой рассмеялся, закинув голову, отчего косичка-султан, подвязанная красной ленточкой, уперлась своим изогнутым петушиным хвостом в его мускулистую голую спину.
– Так ты питаешься только креветками, осьминогами и крабами?
– Еще мидия, устрица, моллюска Пунталана.
– А у мидий, устриц что можно откусить?
– Их можно откусать все целиком.
– Как же тогда твой философский принцип? Ты же убьешь их, чтобы самому жить?