Радуга Над Теокалли
Шрифт:
— Ты лысая, да? Никогда не видел лысой женщины…
Если бы Амантлан был трезв, то он давно бы уже махнул рукой на эту тряпку на её голове, но выпитое октли делало его развязнее, и решительным жестом он сорвал с неё крепко завязанный платок. Сорвал и опешил. Хмель прошел в один миг, словно боясь обжечься, он коснулся горящих мягких прядей. Теперь ему стало понятно, почему она не может разжигать огонь в очаге, но имело смысл уточнить, чтобы не осталось никаких сомнений:
— Ты — Иш-Чель — Радуга майя? — ей не оставалось ничего, как кивнуть, подписывая тем самым себе приговор. Она внимательно
— Кто знает?
— Твоя мать и, думаю, рабы — майя…
— Моя мать будет молчать… Рабы тоже, может быть, какое-то время… Уверяю тебя, — резко пресек он её негодование по поводу своих последних слов, — за свободу, совсем недолго… В этом мире каждый думает только о себе!
— Как ты можешь так говорить?! Не все такие, как ты!
— Разумеется. Я иногда должен думать не только о себе, но и о других, — он с интересом прикоснулся к её волосам, ощущая их шелковистость. Перебирая пальцами пышные пряди, он наблюдал, как на них играют отблески огня. Его лицо постепенно смягчилось.
— Но речь не обо мне, а о тебе.
— Я — знатная женщина…
— Лучше бы ты была последней шлюхой… Поверь, я совершенно не хотел тебя обидеть! Ты — жена Кинич-Ахава, и этим все сказано. Если надеешься на радушный прием Ицкоатля и старейшин, то не отличаешься глубоким умом.
— И что же меня, по-твоему, ждет? Ты так уверял меня, что я нахожусь под такой сильной защитой! — в глазах Амантлана мелькнула грусть.
— Нет… Жена нашего врага не может быть под моей защитой. Женщина, к сожалению, ты обречена… Тебя заберут у меня после решения совета старейшин и принесут в жертву на теокалли, — грусть в глазах мужчины не уходила. Иш-Чель начала бить дрожь. Амантлан сделал попытку её успокоить, высказав предположение, которое страшно возмутило женщину.
— Может, ты и проживешь, пока я поймаю твоего мужа…
— Ты никогда его не поймаешь!
— Кто здесь сомневается в моем умении?
— Пока ты, своей болтливостью подтвердил только одно лишь звание оратора! — Иш-Чель была напугана обрисованной перспективой, она прекрасно понимала, что Амантлан прав и ни в чем её не обманул. Но очень уж хотелось напоследок ему досадить.
— Эй, женщина, ты меня, кажется, хочешь разозлить, да? Не будь глупой индюшкой, я ведь единственный человек в Теночтитлане, который испытывает к тебе симпатию. Поэтому усмири свой язык! — Амантлан явно обиделся.
— Какая мне разница, испытываешь ты ко мне симпатию или нет, если у меня один путь — на теокалли!
— Ну почему, я ведь еще хорошо не подумал… Скажи, а я тебе совсем не нравлюсь? — изумлению Иш-Чель не было предела, она сдержалась, но ответ получился довольно жестким:
— Совсем!
— Тогда — только теокалли!
— Что ж, у каждого своя дорога!
— Кажется, у тебя она, женщина, никогда не кончается. Жаль, что я тебе не нравлюсь…
— А что бы это изменило?
— Пока
— Так помоги мне!..
— Всё дело в том, женщина, что если… я… соберусь… тебе… помочь, — тут он вообще замолчал. Иш-Чель не могла понять, что это: он подыскивает слова или сомневается в разумности своих предположений. Амантлан сделал паузу, потому что сам себе не веря, прислушивался к своим словам, ловил ускользающий их смысл. Не верил, что он может вообще такое произнести, не говоря уже о том, что это необходимо будет претворить в жизнь. Он пытался усиленно прогнать остатки хмеля от выпитого октли, осознавая с трудом, что может такое вообще предположить:
— Я вынужден буду сделать это просто так, испортить себе жизнь и свое будущее. Ради чего?
— И действительно, ради чего? — последняя надежда рушилась, и придерживать язык не имело смысла, — Ради какой-то рабыни, когда вы их сотнями загоняете на теокалли вашего Уицилопочтли ежедневно!
— Но-но! 0 богах будем говорить почтительно! Хотя, я бы предпочел иметь лишние рабочие руки, но богам нужно жертвовать лучшее… А ты, пока лучшее, что я встречал в своей жизни! Как жаль…
— Сомневаюсь.
— Да. Ты — редкая, красивая собственность… Хм… Неужели я тебе совсем не нравлюсь? — Амантлан сделал тщетную попытку очаровать её своей улыбкой, но Иш-Чель было совершенно не до того.
— Нет. Даже если у меня будет выбор: лечь на твою подстилку или на жертвенный камень… Я лягу на жертвенный камень!
— Боги! Ради чего?! Ради твоей безграничной любви к мужу?! К этому счастливцу, который и пальцем не пошевелил, когда жрецы отправляли тебя, его жену, на теокалли!..
— Откуда Вы это знаете?!
— У меня хорошие осведомители. Я даже знаю, почему тебя отправили на теокалли — это был заговор против тебя и правителя Коацаока, — Иш-Чель упорно молчала, а он, не дождавшись ответа, ещё более рассерженный, продолжил — Его не было рядом с тобой тогда, нет его и сейчас. Неужели ты до сих пор не поняла, что я единственный, кто может тебя спасти?..
— Но ценой, которая меня не устраивает, — ее оглушили слова Амантлана. Вот в чем дело, значит, слухи о заговоре имели место, и Кинич-Ахава ни при каких обстоятельствах не смог бы ее спасти. Получается он не виноват в случившемся? Тогда это многое объясняет!
— Женщина, забудь о своей прошлой жизни, её нельзя вернуть, посмотри на все это со стороны… Тебе крупно повезло, что ты попала именно ко мне в дом…
— Я все это уже слышала. Я не лягу в твою постель добровольно.
— Согласен. Обстоятельства вынудят тебя, — широкая улыбка осветила лицо мужчины, но тут же была испорчена гневом женщины:
— Ты просто… похотливый пес!
— Ну — ну, глупая индюшка, сохраняй верность тому, кто тебя предал!
— Он спасал город!
— Город?.. А как же ты, твоя любовь. И город, напомни мне, что с ним стало?.. Отдать свою женщину на растерзание жрецам ради города, а… как потом с этим жить?! — Амантлан грубо встряхнул Иш-Чель за плечи и заставил её смотреть ему прямо в глаза, которые горели и злостью, и болью, но губы уже кривила насмешливая улыбка: