Радуга Над Теокалли
Шрифт:
Разговор почтенная Ишто начала весьма необычно — она залепила своему сыну увесистую оплеуху. К своему несчастью, Амантлан сидел на циновке и правил боевой нож. Реакция сына — безмерное удивление не смогли поколебать её веры в свою правоту, к тому же ей редко удавалось теперь наказать сына за его проделки.
Амантлан от неожиданного удара вскочил на ноги и удивленно посмотрел на мать, а она стояла перед ним, упрев руки в бока, всем видом говоря, что сейчас начнется крупный скандал.
— За что? — сдерживая смех, спросил Амантлан, рука невольно потянулась и потерла место удара. Старость не отняла силы у почтенной женщины, а это радовало.
— А ты не знаешь? — ласковый тон матери его насторожил.
— Ну — у… Есть… — Амантлан терялся в догадках.
— Вот именно, что — есть! В нашем роду ни один мужчина, а они все были мужчинами, не позволял своим детям рождаться, где попало!
— Да. А я здесь причем?
— Если бы ты был ни при чем, то я не стала бы с тобой разговаривать, нашла бы с кем вести этот разговор!
— И все же, мне очень даже кажется, что ты ошибаешься, матушка.
— Амантлан, я молчала, когда ты крутил любовь с женщинами из дворца…
— Матушка, зачем же так громко? — Амантлан оглянулся, но слуг под дверью не оказалось, он успокоился.
— Затем, что ты забываешь свой прямой долг! У тебя три сестры и ни одного брата, а ты не заимел ни одной жены!
— О, нет, я этого не вынесу! Ты снова начинаешь морочить мне голову о наследниках?! Я уже тебе говорил, что не могу пока жениться!
— Если ты не можешь жениться, то нечего было заводить детей и приводить их мать в наш дом!
После слов Ишто повисла тишина. Амантлан настолько был поражен, что не мог найти подходящих слов. Получалось, что… Он не мог поверить в слова матери, но не доверять ей он так же не мог.
— Давай, матушка, выясним это спокойно и обстоятельно, — он вежливо усадил мать, и сам занял удобное положение, немного поодаль, потому что достаточно хорошо знал ее горячий нрав — одной оплеухи за несколько лет ему было вполне достаточно.
— Какая женщина и, что за дети?
— Твоя женщина и твой ребенок!
— Кто же моя женщина?
— Ха, у тебя, их так много…
— Скажем так, о ком ты говоришь?
— Об этой твоей рабыне — майя, на которую у тебя были свои виды, — Ишто утвердительно кивнула и удовлетворенно отметила растерянное выражение на лице сына. Амантлан встал, нерешительно отбросил длинные волосы на спину и внимательно посмотрел матери в глаза:
— Унеё будет ребенок?
— Да, но это пока не слишком очевидно. Поэтому не стоит вести себя так, словно ничего не происходит.
— Хорошо. Спасибо. Я сам разберусь! — твердо взяв мать под руку, он буквально вытолкал её из своей комнаты и опустил занавес из шкур. Ишто не пыталась протестовать, потому что знала — это бесполезно. Амантлан поступит только так, как посчитает нужным.
Ощущая тревогу где-то в глубине души, он несколько раз измерил помещение шагами, пытаясь привести мысли в порядок. Слишком много не увязывалось с этой рабыней. Известие о ребенке, огорчило его, но в этом чувстве большую роль играл чисто мужской эгоизм. Рабыня нравилась ему, но нравилась как красивая редкая вещь, попавшая в руки. Если бы она принадлежала любой ацтекской семье, он, не раздумывая, взял бы её в жены. Ему нравилось её сопротивление, он не сомневался, что оно долго не продлится, и получал от этой игры удовольствие. Скольких женщин, ему удалось добиться, благодаря терпению! Но появление ребенка всё меняло, как и редкая внешность рабыни, не говоря уж о её происхождении.
Прежде всего, он попытался вспомнить, его ли это ребенок. Кроме ночи, которая была несколько дней назад, когда он оказался слишком пьян, вместе они не оставались. По крайней мере, он хорошо помнил все эти встречи и то, что во время них ничего не произошло. Получается, он не мог нести ответственность за ребёнка… Это был не его ребенок.
Решительно Амантлан выглянул наружу и громко крикнул:
— Иш-Чель!
Через некоторое время она вошла, глядя ему в глаза несколько смело для рабыни. Хозяин стоял у окна, в пол-оборота к ней и был чем-то встревожен. "Меня отдают! ' — мелькнула тревожная мысль. Она попыталась заглушить панику, уже заранее уговаривая себя смириться.
— Ты ждешь ребенка? — не в привычке Амантлана было ходить вокруг да около.
— Да.
— Ты знаешь, кто его отец? — она утвердительно кивнула.
— Это случилось в ту ночь, когда мы захватили Коацаок?
— Нет. Это ребенок моего мужа.
— У тебя нет мужа, женщина!.. Значит это ребенок Кинич-Ахава. Занятно! И что же мне теперь с тобой делать?!
— Отправить меня домой!
— Да, конечно! — согласился Амантлан, едва сдерживая свое раздражение — Ребенок, вернее, его появление будет немедленным тебе приговором. Я не смогу спасти двоих!
Иш-Чель почувствовала, что её хозяин начинает злиться. Вот только на кого? А он действительно чувствовал, как гнев постепенно нарастает. Больше всего он не любил быть беспомощным, когда от него ничего не зависит.
— Господин, — обратилась к нему она, выбрав, как ей казалось, самую приемлемую форму для обращения, — Почему вы не хотите получить за меня выкуп? Я понимаю, что моего мужа найти невозможно, но у меня есть семья, я из…
— Выкуп?.. И кто же будет платить его?
— Моя семья, — её убежденность заинтриговала Амантлана.
— Я уже много раз повторял тебе, что у тебя нет мужа и семьи. Повторю еще раз, Анауак воюет, вернее, закончил войну с Коацаоком… На месте города руины и бродячие собаки. Может быть, они соберут за тебя выкуп?
— Коацаок — город моего мужа, — Амантлан поморщился, сам не понимая, почему ему неприятно упоминание о Кинич-Ахава, как о муже. Он для него был пока непобежденным противником, которого он, Амантлан, разбил, но не уничтожил.
— Я происхожу из семьи Кокомо. Думаю, что это имя для тебя, что-то должно значить?
— Конечно, братоубийство, обман, распри, захват чужих и дружественных городов, — четко, без запинки отрапортовал Амантлан. Иш-Чель смутилась, характеристика была верной, но ей было неприятно, что из прозвучавших слов ни одно не было положительным.
— Можно подумать, что ацтеки ведут себя иначе!
— Разумеется, нет, но никто и не пытается рассчитывать на нас, если мы этого не обещаем.
— Какой бы ты не представлял мою семью, но — она моя, и ей будет небезразлична моя судьба.