Радуга Над Теокалли
Шрифт:
— За свое нужно драться! — руки его ослабили силу, а голос перешел во вкрадчивый шепот, нежное поглаживание напряженных плеч дарило теплую ласку, — Ты называешь это любовью? Нет, это предательство, женщина…
Он упоенно вдыхал пряный запах её волос, продолжая держать в своих крепких руках. Наклонив голову, сделал слабую попытку найти губы. Иш-Чель резко дернулась и вырвалась, гордо вскинув голову:
— Я не изменю своего решения!
— Угу, я же говорю, что ты — глупая индюшка! Ты уже мертва, давно мертва для него… может быть он уже даже женился на другой. Говорят он сейчас у сапотеков в Митле… — Амантлан пожал плечами, ему
Иш-Чель тихо вышла и прошла на половину, где размещались рабы. Они все мирно спали. Только тихая жаркая ночь была ее подругой и собеседницей, пока она не забылась тяжелым сном, свернувшись на жесткой подстилке, вспоминая о красочных обещаниях Амантлана. Только глубокая ненависть к нему останавливала её от решительного шага сделать выбор в его пользу. Амантлан ошибался, если считал, что её удерживала любовь к Кинич-Ахава. То, что она для него мертва, и их дороги разошлись навсегда, это она знала, но ей просто страшно хотелось домой. И обида, недоумение по поводу предательства мужа отступали. Он не предавал ее, он не мог поступить иначе! Он защищал город, свой народ. Просто это заговор. Если бы она смогла пообщаться со своей богиней, увидеть все, понять, что произошло, как поступить. Но прошло много времени, а дар входить в потусторонний мир все не восстанавливался. Она не могла пробиться через невидимую стену, которая постоянно возникала, стоило ей сделать попытку войти в транс.
Утро не принесло облегчения и не рассеяло её сомнений. Вопрос о том, что с ней будет, оставался открытым. Его нужно было решать. Иш-Чель понимала, что Совет старейшин Теночтитлана не допустит, чтобы она находилась в доме Амантлана как простая рабыня. Едва только станет известно, кто она — ее заберут. Хозяин был прав, ей необходимо покровительство могущественного человека, но даже оно ее не спасет. Ей нужно войти в семью своих врагов полноправным членом, тогда их с ребенком защитит закон. Ребенок!.. Ее хозяин ничего не знал о ребенке! Ацтек никогда не притронется к своей жене, вынашивающей ребенка, пока малышу не исполнится пять лет, так гласил один из законов страны Анауак! Поэтому многие знатные люди имели по несколько жен. Да, возможно в этом будет выход из создавшегося положения, но как использовать то, что она знает?!
Если она ему уступит и станет его наложницей, ожидающей ребенка, то это уже какой — никакой, но сдвиг в лучшую сторону. Однако ей противна была сама мысль о том, чтобы разделить с Амантланом постель, тут мелькнула мысль, что этим она может ему отомстить, пусть думает, что это его ребенок! Тогда у малыша будет все!.. А, что всё? 0н станет ацтеком, будет презрительно относиться к своей матери, которую подняли со дна ямы, нет, на это она не пойдет! Тем более, когда ребенок вырастет, то обагрит руки в крови своих кровных братьев — майя. Но должен же быть выход!
"Спокойно!" — приказала она себе, — "Я должна все хорошо обдумать. У меня есть еще время".
Но она ошибалась. Едва Амантлан открыл глаза, как вспомнил, кто находится у него в доме. Сложности никогда его не пугали, они лишь только разжигали в нем азарт. Он любил бросать вызов судьбе, и в настоящий момент обрадовался, что сможет занятно провести время, оставшееся до очередного похода. "Терпеть не могу скуки, вот уж позабавлюсь!" — радостно потирал
Абсолютно не церемонясь, но не грубо, он быстро втянул к себе спешившую женщину. Резко вздернув подбородок, Иш-Чель попыталась оказать сопротивление, которое только развеселило Амантлана: добыча едва доставала ему до плеча:
— Я подумал, что ты могла изменить свое решение…
— Какое еще решение? — Иш-Чель чувствовала себя спеленатым младенцем в руках строгой няньки, но, тем не менее, пыталась барахтаться и освободиться, чем еще больше разжигала к себе интерес, мужчина принял её сопротивление за игру, легкое кокетство.
— Ну — же, дорогая, ты такая мягкая и хрупкая, — он коснулся легким поцелуем ее шеи, чем вызвал бурю негодования, это его только рассмешило:
— Прекрасно! Ты мне нравишься, и я тебе тоже!
— Убери от меня руки!
— Что…
— Немедленно отпусти меня!
— Ничего не понимаю… — её сопротивление перестало напоминать шутливое заигрывание, и он отпустил женщину, но не выпустил ее руки. Внимательно заглянул в ясные глаза и, к своему удивлению, увидел в них стоявшие слезы, готовые вот-вот скатиться по раскрасневшимся щекам.
— Я причинил тебе боль… — она отрицательно мотнула головой и закусила нижнюю губу, злясь на саму себя, что так глупо не совладала с собой, упустила такой шанс. Амантлан выпустил её руки и легко погладил по правой щеке. Прикосновение было успокаивающим, что еще больше разозлило Иш-Чель.
— Я не собирался тебя обидеть. Скоро ты привыкнешь и…
— Меня заберут из твоего дома.
— Да. Я как-то совершенно упустил это из виду. Тогда тебе действительно не за чем нравиться мне. Иди, выполняй свою работу и прикажи, пусть принесут мне поесть! — Амантлан равнодушно потянулся, словно её здесь не было, и спокойно пошел к озеру.
"Вот ведь дура! " — обругала Иш-Чель себя. "Подвернулся такой, удобный случай, так нет же!"
Она готова была взвыть от досады, как же ей выпутаться? На что надеяться? 0дним за другим самые безумные планы откидывались. Она не могла совершить побег днем — её никуда не выпускали. Ночью дамба, соединяющая остров с материком, тщательно охранялась патрулями и была хорошо освещена, да и вообще она уже не помнила дороги к ней; рядом с их чинампе было много лодок, но ночью их тоже охраняли. Ацтеки и дома жили как на войне, всегда готовые к любым неожиданностям. Плыть вплавь по темной воде, не зная глубины и дальности плаванья, она не рискнула бы даже и днем. Попасть иноземцу в очень хорошо охраняемую страну Анауак было невозможно, а о том, чтобы её покинуть не было и речи.
Улучшать положение необходимо было здесь, и как можно быстрее. Но она не представляла как, очевидно, единственное спасение — хозяин, которого она так опрометчиво оттолкнула! Это в её положении! Иш-Чель перебрала все ругательные слова, которые знала и могла бы применить к себе и своей глупости, но это не могло помочь.
Устав за день, она не могла уснуть и мешала спать соседкам, постоянно поворачиваясь с бока на бок, но самым страшным было не это, и даже не изнуряющие бесконечные мысли. Ужас посетил её в тот момент, когда мать Амантлана в очередной раз увидела, что ей стало плохо после приема пищи. Ишто не стала тратить силы на объяснения с рабыней, а прямиком направилась к сыну.