Радуга просится в дом
Шрифт:
Так думала Катя. И не ведала, не знала, какую перемену произвела она в душе Сергея. Он, казалось, только и ждал этих слов: «Я хочу… Я верю…» И когда Катя их произнесла, в нем все преобразилось, загудело жизнью, запело.
Сергей берется за брус, подтягивает себя на подушку. Достает из-под матраца полотенце, вытирает пот со лба. Стараясь быть спокойным, говорит:
— Катя, а я уж не так плох, как тебе кажется. Ты напрасно меня жалеешь. Я скоро поправлюсь и поднимусь совсем. Вот увидишь. Тогда приеду в Углегорск и приглашу тебя на танцы. Ты пойдешь со мной танцевать?
Катя повернулась к Сергею и не узнала его: так радостно, так счастливо он переменился.
— А я тебя не жалею, — произнесла чужим голосом. — Наоборот, уверена, что поправишься. У нас в деревне тоже так вот лежал парень. И тоже шесть лет. А сейчас встал. Работает комбайнером.
— Ты это серьезно? — спросил Сергей после некоторого молчания.
— Вполне. У нас в Углегорске доктор есть. Он и вылечил парня.
Последних своих слов Катя испугалась не на шутку. Она даже отстранилась от Сергея. «Никакого док тора не знаю. Зачем говорю?..» Хотела поправиться, выйти из ложного положения, но не нашла в себе сил сказать правду.
Сергей смотрел на нее с недоверием и удивлением.
12
Златогоров относился к категории людей, умеющих предвидеть события. Ни одно дело не начинал он без серьезной подготовки. А так как дела его преимущественно являлись денежными, то в них требовалась особенная осторожность.
— Катя, ты знаешь украинский? — спрашивал он гостью, стоя с ней вечером у двери балкона своей квартиры.
— Як жэ можна нэ знаты свою ридну мову?..
— Можно, Катя. Бывает, что и родного языка человек не знает. Даже среди нас, литераторов, есть такие.
Вадим Петрович присел на подоконник, смерил Катю ласковым изучающим взглядом, просительно кивнул ей:
— Спой что-нибудь на украинском языке.
— Что вы!.. Какая из меня певица?..
Она прижалась щекой к двери, зарумянилась от смущения. Взглянула на Сергея, не сводившего с нее глаз, застеснялась еще более.
— Не отпирайся, ты славно поешь, — настаивал Вадим Петрович, — я слышал.
— Разве я пела у вас?
— Не пела, так напевала. Все равно славно. Особенно на украинском. По мне, так нет ничего милее украинских песен.
— Вы любите? — обрадовалась Катя, находившая свои родные песни самыми лучшими на свете.
— Люблю, — серьезно сказал Вадим Петрович и обратился к дочери: — Майя, сядь за пианино.
Майя не однажды аккомпанировала Кате в Углегорске и знала ее любимые песни.
— Играй новенькое, — попросил отец.
Майя рассеянно ударила по клавишам. Повернулась к Кате: — «Рушничок», что ли?
Катя согласно кивнула. И когда Майя взяла первые ноты — подошла к ней, положила руку на плечо и запела. Вначале тихо, затем громче и громче. Она пела песню, которую любила и во время исполнения которой забывала о слушателях, о том, что, может быть, поет не совсем верно, не так, как бы спела настоящая певица. Катя пела родную песню на родном языке. Детство ее прошло в деревне, там знают один единственный язык — свой, украинский, близкий сердцу. Катя произнесла на нем первое слово и до шестнадцати лет говорила только на родном языке. В каждом ее слове слышался аромат не приглаженной городом речи — той распевной, льющейся украинской мовы, которую она восприняла от деда и бабы, матери и отца.
Вадим Петрович, скрестив руки на груди, стоял в величавой позе, бездумно смотрел на Сергея. Сергей не смотрел ни на девушек, ни на отца — лежал, отвернувшись к стене, закрывшись книгой. Он знал, что на него смотрит отец, стыдился закипавших у ресниц слез, старался скрыть волнение. Отец же хоть и смотрел на Сергея, но думал о своем. Украинская речь ласкала его слух, была понятной. В издательстве лежал роман украинского писателя, ждал своего переводчика, и Вадим Петрович хотел бы заполучить рукопись на свой письменный стол. Правда, автор романа Любченко предложил своего переводчика, он даже специальное письмо в издательство написал, но с этим нежданным конкурентом Вадим Петрович как-нибудь сладит. «Не впервой», — подумал Златогоров и улыбнулся тайным мыслям, в нетерпенье переступил с ноги на ногу, сделал движение, чтобы потереть одну ладонь о другую. Вадим Петрович, едва вспомнив о романе Любченко, перестал слушать Катю. Пожалуй, никогда еще не было такой выгодной работы, какой обещала быть эта. Книгу написал известный украинский писатель, тираж будет большим, с изданием не замедлят — не книга, а сокровище, плывущее в руки. Упустить его Вадим Петрович не может. Нет, упустить немыслимо, невозможно.
Златогоров заходил по комнате, заламывая руки то за голову, то за спину, а то ожесточенно их потирая.
Тут ему вдруг подумалось: «Катя!.. Украинский язык!..»
Он схватил девушку за руку, сказал:
— Катя! У меня есть идея!..
Девушка оборвала песню на полуслове, с минуту испуганно смотрела на сияющее от какого-то внезапного возбуждения лицо Златогорова.
— Сегодня в книжном магазине встреча с поэтами. А?.. Это же великолепно!.. Ты можешь увидеть Жогина-Сатурновского. Ты любишь Жогина-Сатурновского?..
Не успев оправиться от испуга, Катя отрицательно качала головой. Нет, она не любит Жогина-Сатурновского. Катя слышала это имя, знает, что Жогин-Сатурновский поэт, она читала стихи этого поэта, но, если уж говорить по совести, стихи ей не понравились. Катя решительно не может понять, зачем ей нужно видеть Жогина-Сатурновского.
— Мы пойдем в книжный магазин — это по соседству с нами, на противоположной стороне улицы. Так вот, Катя, ты должна мне помочь. Непременно. И не возражай! Мы придем в магазин, и ты скажешь там несколько слов. На украинском языке. Слышишь?.. Это будет великолепно!..
И хотя Вадим Петрович подкреплял свою речь энергичными жестами, тряс Катю, точно она уснула, но Катя все еще не могла понять, что от нее хотят.
Майя осторожно прикрыла крышку пианино.
Сергей даже приподнялся на подушке. Он был возмущен бестактной выходкой отца, прервавшего пение, но в следующую минуту его возмущение сменилось недоумением. В самом деле, зачем ему понадобилась Катя?..
— Несколько слов, но непременно на украинском. Скажешь: у нас в колхозе…
— Я не в колхозе…