Радуйся, пока живой
Шрифт:
— Ты предприниматель? Павел Арнольдович?
— Ну да… Что тебя удивляет? Торгуем помаленьку, чем Бог пошлет.
— Это ты, значит, объяснил, кем прикинешься, если солью тебя в прокуратуру, так? Не хочешь связываться с папочкой, да?
В ее глазах гнев чудесно перемешался с презрением. Он залюбовался ею под четвертую стопку. Санин напивался методично, как делал раз в месяц: в этом она не могла ему помешать. В остальное время он не пил ни грамма и не позволял себе ни единой сигареты. С водкой у него были более доверительные отношения, чем с женщинами. Водка никогда не обманывала. Она размягчала жесткие очертания мира
— Чего молчишь? — не унималась красавица. — Правильно я угадала?
— О чем ты? — он действительно почти ее не слушал, лишь следил, как двигаются ее алые губы, разгораются очи. В этом было что-то патологическое: он думал, как ловчее от нее избавиться, не пачкая рук кровью, и в то же самое время невольно в воображении раздевал, укладывал в постель, мял и треножил.
— Боишься папочку моего?
— Как же его не бояться, Света. Человек известный, почитаемый в обществе. С самим императором на короткой ноге. Вот ты-то почему его не жалеешь, огорчаешь старика? Покушай чего-нибудь, чтобы не опьянеть. Вон рыбка свежая, сальцо украинское… Тебе ведь, наверное, домой пора? Или еще выпьешь маленько?
Света прошлась по кухоньке, задев его тугим боком. Ей было тесно в замкнутом пространстве, как молоденькой кобылке в стойле. Опять бухнулась на стул. Закурила. Водки отхлебнула без охоты, скривясь. С горечью изрекла:
— Не понимаю… Лапоть необразованный, обыкновенный ванек… Откуда же такая прыть? Кто ты, Павел Арнольдович? Ну, давай говорить по-человечески. Какое твое предназначение? Зачем ты все это затеял?
— А ты?
— Что я?
— Чего тебе не хватало, что с бандюками связалась?
— Нет, это не бандюки. Это вы про них так думаете, но это совсем не бандюки. Знаешь, какой был Саввушка? Он был философ. Жил с идеей. Не за деньгами гонялся, это только видимость. Хотел жизнь переиначить. От вашего болота его мутило. Таких людей сейчас много, предприимчивых, веселых, сильных. Всех ты не перестреляешь. А главное, зачем? Будущее за ними, не за вами. Твой поезд еще вчера ушел, мент, ты даже в последний вагон не успел вскочить. Дело тут не в возрасте, не подумай, что я в самом деле идиотка, как все эти Хакамады. Есть старики, которые моложе молодых. Но не мой папочка, увы! Вот ему только власть подавай, это да…
После пятой сотки Санин неожиданно заинтересовался смыслом ее слов.
— Скажи, Света, а чем тебе так не нравятся люди, какие жили до тебя? Эти самые, как вы их называете,
— Исторический процесс, — важно пояснила девушка. — Внутренняя модификация этноса. Гумилева надо читать.
— Получается, весь народ жил неправильно, не соответствовал историческому процессу, наконец появились вы с Саввушкой-Любимчиком, быстренько разобрались и постановили, что всех прежних пора распускать в распыл? Так, что ли?
— Забудь про народ, — пылко воскликнула Светик. — Это нелепая выдумка интеллигентов прошлого века. Никакого народа нет в природе. Есть чернь, быдло и небольшая группа мыслящих людей. Кстати, у нас народом семьдесят лет управляли партийные извращенцы.
— Такие, как твой отец? Или, страшно подумать, как сам всенародноизбранный?
— Да, такие, — сморгнув, подтвердила Света. — Но я с ним порвала.
— Что ж, — склонил голову Санин, — век живи, век учись. Теперь хоть буду знать, отчего стон стоит по Святой Руси. Это значит партийные извращенцы домучивают быдло.
Он издевался, но Света не обиделась. Слова не имели значения, как и нелепый предмет разговора. Время, когда все это было важно для наивной, честной девочки-интеллектуалки, давно миновало. Она много натворила глупостей в жизни и не раз ошибалась, но сегодня заново решалась ее женская участь. С этим могучим, беспощадным смердом по доброй воле она не расстанется. Или привяжет намертво к своему телу, или всадит свинец в его глотку. Он сейчас подшучивает над ней, но еще не знает, что такое настоящий смех.
— Я устала, — сказала она спокойно. — Налей рюмку, и пойду спать.
Рюмку Санин ей налил, и себе заодно.
— Куда пойдешь спать?
— Не на кухне же ложиться. В комнату пойду. Белье у тебя чистое?
— Не-е, — сказал Санин. — Так нельзя.
— Что нельзя?
— Здесь тебе нельзя оставаться. Да ты что! У меня репутация и все такое. Что люди подумают? И перед отцом неловко.
— Все?
— Между прочим, откуда я знаю, что ты совершеннолетняя? По некоторым суждениям…
— Теперь все? — он никогда не видел таких ярких, ненавидящих глаз.
— Не обижайся, Света, лучше тебе поехать домой. Я такси вызову. У тебя деньги есть? Я бы одолжил, да у меня всего осталось пятьдесят рублей до получки.
Она покинула кухню, не оглянувшись. Санин выпил седьмую или восьмую порцию, начиная чувствовать легкое головокружение. Выкурил сигарету. Слышал, как девушка возилась в ванной, что-то напевая. У него возникло ощущение, что ситуация выходит из-под контроля. Это было ему внове. И приятно щекотало нервы.
На мгновение она возникла на пороге — в чем мать родила, с блестящим черным лобком, с золотистыми полными грудями.
— Запомни, — погрозила кулачком. — Тебе только кажется, что ты такой крутой.
Санин хмыкнул удовлетворенно.
По количеству выпитого он пошел на третью бутылку, но привычного расслабления не наступало. Мозг ясен, реакция в норме. Видение ослепительного женского тела, вспыхнувшее на пороге, не уходило из глаз.
Чертыхаясь, Санин заправил бутылку для спецприема (японское снадобье «такимора», подарок знакомого колдуна), взял ее с собой. Светик лежала на кровати поверх покрывала, ничем не прикрытая, голубоватый ночник на полу выигрышно очерчивал ее спелые формы.