Радужная пони для Сома
Шрифт:
Риска отшатывается от меня с таким ужасом в глазах, словно я Джек Потрошитель, разворачивается к ветеринару, вскакивает и нарочито бодрым голосом начинает интересоваться здоровьем недосбитой мною псины.
А я сижу. Встать все равно прямо сейчас не выйдет, надо хоть подышать чуть-чуть…
Вот и дышу. Смотрю на длинные ноги, обтянутые кожаными штанами, облизываюсь, пытаясь привести себя в привычно пофигистическое скотское состояние, когда на все насрать.
Иначе… Чего-то неправильная реакция у меня на Радужку… Не такая, какая
И это пугает.
Сильно.
Глава 20
— Да сиди ты спокойно, придурок, — уворачиваюсь от вездесущей морды, мокрого носа, тыкающегося мне в ладонь, пытаюсь обработать рану на мохнатом боку так, как показала вчера ветеринар.
Нихера не получается, естественно, но, в основном потому, что пациент — скотина.
И это вообще не преувеличение.
Я смотрю в глаза-пуговицы, темные, живые, с такой веселой легкой придурью, указывающей, что обладатель этих глаз — еще очень и очень молодое и мало что понимающее в этом мире существо, и вздыхаю.
— Ну вот чего крутишься? Жрать опять хочешь?
Пес за полсуток, проведенных в моем доме, выучил это слово идеально, самым первым из всех произнесенных, хотя я много чего говорил в его адрес.
Потому крутит жопой, пытясь выдать эмоцию обрубком хвоста, украшенным белым бинтом, скалится с готовностью, дергается, пытаясь встать, но я проявляю характер и упрямо кладу его обратно.
Надо еще фиксирующую повязку… Мать ее… Нахера я в это ввязался?
И, главное, каким образом вообще умудрился?
Почему бы мне вчера ночью, в ветеринарке, когда тетя Наташа вышла и спросила, где будет пес дальше жить, не засунуть язык в жопу?
Не промолчать?
За каким хером я вызвался забрать его к себе, да еще и спорил до хрипоты с Радужкой на эту тему?
И, в итоге, выспорил.
Забрал.
Зачем-то.
О чем думал?
Наверно, о том, что Радужка останется со мной этой ночью. Надо же тварь эту приглядывать? Вот и приглядим… Вдвоем. У меня. Чтоб никто не мешал. А то у нее дома шумновато и народу полно.
И, самое главное, что Радужка бы повелась! Она уже повелась, придирчиво изучая купленные мною препараты и слушая внимательно раскладывающую лечение по этапам тетю Наташу. Осталось только загрузить ее в машину вместе с лохматым довеском, привезти к себе, чуть-чуть поиграть в доктора Айболита… А потом, когда псина уснула бы сном праведника, мы бы поиграли в другие игры… Можно, кстати, и в доктора опять…
Но в тот момент, когда я уже прямо весь обрадовался, всеми местами организма предвкушая продолжение свидания, в уже более интересном для себя русле, у Радужки опять засветился экран мобилы, и она, нахмурив брови, провела пальчиком по экрану, принимая вызов.
— Да, пап… Ой, да все хорошо… Нет, просто собаку сбили. Нет, не с Гошкой… Не знаю, где он. Нет. Я уже взрослая, пап! Сама доберусь! Как это,
Последний вопрос она задает растерянно, слушает нечленораздельный и откровенно злобный рев зверя в трубке, затем отключается, хлопая ресницами, поворачивается к тете Наташе, а та тут же открещивается:
— Не мое дело! Сама решай! Это Рома, наверно…
— Ну, дядь Рома… — шипит злобно Радужка, — просила же… Теть Наташ, ну вот зачем он?..
— Может, потому что ты немного заигралась? — спрашивает ветеринар, — но это опять же не мое дело. И никаких разборок в моей клинике. Уводи своего бешеного отца и своего слепого приятеля на улицу. Сейчас я ему собаку отдам. Ошейник с нее не снимать, а то рану разлижет и швы разорвет.
И, пока я стою, обтекая и понимая, что мои, не особо невинные и далекоидущие планы херятся с дикой скоростью, уходит за дверь операционной.
Я смотрю на Радужку, та просто закатывает глаза:
— Папа — фрик-контрол просто… И Гошка свалил, главное… Так бы на него все скинула…
Она говорит это так легко, что становится понятно: длинный регулярно отхватывает за свою мелкую сестру от папаши. И в этом разрезе становится понятным его недавнее бешенство.
Побесишься тут, если она под твоей ответственностью и если папаша тебя регулярно нагибает за чужие проебы… Так вот и порадуешься, что моим на меня насрать всегда было…
— Ты не выходи, — командует она, — а то он… еще сильнее расстроится. Потом созвонимся.
И уходит.
Вот просто так! Без прощального поцелуя на ночь! Без утешительного петтинга!
— Вот, принимай, — я перевожу взгляд с возмутительно спокойно удаляющейся по коридору тонкой фигурки на сонную лохматую морду в ошейнике, похожем на абажур настольной лампы.
Хуевая замена, скажу я вам!
Вообще некачественная!
— Первые часы у него может быть тошнота, это последствия удара, — объясняет тетя Наташа деловито, — следи. Вообще, он должен спать, он под обезболивающим, но это не сто процентов. Возможности организма у всех разные. И да, у него есть клеймо… Я пробью информацию насчет хозяина, так что, возможно, его удастся вернуть обратно…
Мне все ее слова — чисто звуковой фон, не воспринимаю совершенно. И думаю только о том, что Радужка опять меня кинула. И как мастерски! Не обвинишь ее, не предъявишь ничего! Филигранная работа, блять!
Она, значит, домой спокойненько, и вряд ли папаша сильно накажет даже, там другой объект для постоянной ответки имеется, а я — к себе с неудовлетворенным во всех местах организмом и лохматым довеском, который еще и мой субарик может заблевать. Шикарно, чё!
— Жрать ты будешь только после того, как я тебя перевяжу, — решительно заявляю я мелкому проглоту, уже готовому рвать когти в направлении кухни. Кстати, ее месторасположение он тоже выучил сходу. Умный, сука, когда дело касается его интересов. И кого-то мне этим напоминает…