Радужная Топь
Шрифт:
Элька задохнулась от гнева. Замахнулась и со всей силы ударила черную тень. По лицу метила, только незнакомец оказался выше, и ладошка княжны больно ударилась о широкую грудь.
– Шли бы вы, хозяюшка, восвояси. Нехорошо вам ночевать у жениха на пороге. – В голосе стража прорезался странный, гортанный рык, сродни тому, которым сердитая собака предупреждает, что терпение ее на исходе. Дрожь бросила по спине горсть снега, Эльжбета поежилась, но не отступила, повинуясь упрямому желанию объясниться с будущим мужем. И отчего-то князь, мрачный и разгневанный, казался ей сейчас куда менее страшным, чем его почти невидимый в
– Все равно пройду, – бросила Элька, попыталась толкнуть великана в грудь. Но тот не шевельнулся и словно бы потерял интерес к надоеде-княжне.
Эльжбета собралась снова ударить наглеца, но не успела. Видимо, кому-то еще, может, и самой Судьбе пришла в голову та же мысль. За спиной стража что-то грохнуло, словно вдалеке выстрелили из пушки. Потому упало тяжелое, как сброшенный с телеги мешок овса. Защелкало, зашипело, посыпалось, разбилось.
Громила тотчас бросился на звук, теперь уже вправду забыв о незваной гостье. Элька проскользнула следом, но, перешагнув порог, тотчас вскрикнула и зажала рот рукой. И понять не успела, что видела. В лицо дохнуло серой и масляной гарью, глаза защипало от дыма, и в этом дыму блеснула и угасла неширокая – в ладошку – радужная полоска.
– Опять не то, в три радуги через червивый пень, – раздался откуда-то снизу грозный голос Владислава. – Чтоб его ветром над болотами сорок лет носило.
Князь лежал на полу. Он был едва одет – в одном исподнем. И на белой сорочке поверх черных пятен сажи выступило большое, бурое, на глазах разраставшееся. Владислав держался за самый центр этого пятна, и повсюду: над этой прижатой к груди ладонью, над плечами, над коротко остриженной головой князя – плясали, словно помешанные, белые змейки заклятья.
– Жив? Хозяин, Владек, – низко рыкнул слуга, пытаясь подхватить князя под руки. Владислав не позволил, оттолкнул протянутые руки.
– Зачем вернулся, Игор? – бросил он раздраженно. – Случилось что?
Великан-закраец ворчливо повторил попытку прийти на помощь хозяину. Его громадный бесформенный синий плащ, которого страж, видно, не снимал вовсе, и длинные седые волосы, свесившиеся к самому лицу князя, не давали Владу заметить Эльжбету.
– А эта здесь зачем? – гневно бросил князь, поднимаясь. – Убери!
Молчаливый Игор перекинул упирающуюся Эльку через плечо и вышел.
Недоумение и странное оцепенение охватило Эльжбету. Она даже не пыталась сопротивляться великану, не брыкалась, когда он схватил ее поперек тела и, как свернутый ковер, закинул на плечи. Покорно повисла вдоль широкой спины.
В глазах плясали сполохи света, окровавленный князь на полу, сизый дым, серые патлы огромного слуги, радужная полоска…
Игор бесшумно скользил над полом подобно большой птице. Даже его плащ не издавал ни единого звука, и какое-то время Элька слышала лишь гул своего сердца и шумное, взволнованное дыхание.
Молчаливый страж, нисколько не опасаясь хозяйского гнева, вошел в покои княжны и почти сбросил на пол свою ношу.
– Шли бы вы спать, хозяюшка, – сурово повторил невидимый в темноте закраец. – Говорят, во сне умнеют… И не заставляйте меня под вашей дверью караулить, потому как сердце повелевает мне быть в другом месте…
Элька хотела оттолкнуть навязчивого холопа и закрыть дверь, но едва не упала. Вместо того чтобы упереться в твердую, как скала, грудь великана, рука ухнула вперед,
По плечам княжны прошел холодок, пробрался в самую середку. Екнуло сердце. Снова встала перед мысленным взором маленькая радуга в покоях Черного князя.
«Ведь это он сам ее вызвал, – пролепетал страх, охватывая влажными лапками плечи, прижимаясь к спине. – Нечистый. Земной отступник. Здесь, в стенах дома, тремя золотниками запечатанного от колдовской угрозы, радугу расстелил. А если…»
Элька зажмурилась, не позволяя страху разгуляться, вцепиться в измученный переживаниями разум.
Не мог Черный князь радужной топью повелевать. Нет на то человеческой силы. То Земля на детей своих гневается, за неверие да бездушие наказывает. Правь князь радужной топью, все бы давно ему под пяту сами легли, милостью почитая. Уж лучше под чужой рукой, да без страха, чем ждать, что откроется рядом гибельное многоцветное окно, силу выпьет, тело изломает.
Может, и силен князь, но не настолько.
«Может, и не настолько, – зло зашипел страх, поглаживая холодком по затылку. – Успокой себя. Запрети думать. Подвенечное платье примерь – в пору ли. Красиво ли в гробу лежать будешь, в подвенечном-то? Думаешь, забудет князь, что ты отравить его пыталась, что видела, как он радугу в покоях развешивал? Веришь, что обойдется? Так спать ложись, авось сон хороший приснится. О семейном счастье…»
Страх глумливо мелькнул в глазах, юркнул под самое сердце, кольнул раз, другой.
Эльжбета, не задумываясь, рванула дверь и крикнула в темноту:
– Ядзя!
Но послушная Ядзя не откликнулась, видно, спала. Болтливые крепко спят.
Эльжбета двинулась ощупью в сторону девичьей – разбудить лентяйку, пусть поможет платье уложить. Но услышала в пустом, гулком доме тихий смех, осторожный глухой разговор.
«Бездельница, – подумала Эльжбета, прислушиваясь. – За полночь, а она по углам с ухажером жмется. Завтра хозяйку к венцу одевать, а у нее глаза совиные. Ох, завтра… Страшно, страшно-то как. Убьет меня князь… А коли не убьет? Под венец с ним идти? Радужному бесу клятву верную дать? Хоть бы спросить кого, словом живым перемолвиться… Матушка скажет – беги. А куда, от кого? И разве Черному князю день или два пути преграда, если он радугу на руке держит?.. А батюшка слово давал – не отступится, хоть сам бы он своими глазами увидел, что у Черного князя глаза семицветные… А может, уже взялась за свое колдовство словница Ханна и к утру охладеет князь к невесте?»
Рваные мысли метались в голове. Темнота ударила по вискам, ослепила и оглушила. Только звучал в глубине тихий ласковый шепот чужого свидания.
«Ах, Тадусек! – мысленно взмолилась Эльжбета. – Кабы ты был здесь, со мной. Ах нет, лучше б не был… Убил бы тебя Черный князь. Потому и обманул тебя батюшка, выслал домой – лишь бы любовь да храбрость под копье Безносой не подвела. Только видишь, что твоя Элька наделала…»
Слезы снова хлынули из глаз. И княжна уже не утирала их.
Пусть милуется дурочка Ядзя. Что ей, дворовой, сделается. О чем ей думать? Разве что как в подоле не принести, а то матушка-хозяйка со двора прогонит. Не печалит ее народное благо, господский расчет – вон, целуется темной ночкой по чуланам, смеется.