Радужная Топь
Шрифт:
Казимеж направился в покои наследника. Не хотелось ему говорить об Иларии с Якубом. Сын подозревал, что не простые разбойники в лесу на мануса напали, не раз уже заводил речь о том, как так получилось, что рассердился князь на Илажку, а на следующий день мануса на двор беспамятного привезли. Казимеж отмахивался, мол, времени нет об Илажке горевать. Свадьбу готовить нужно. Важно ли, что к тому привело, если лежит Иларий в тенетах колдовского морока, вот-вот приберет Безносая синеглазого, а Черный князь просит мага в приданое Эльжбете. Неужели отдадим здорового? Не за стол сажать просит князь мага, а Илажка при смерти, вот и послужит благу. Авось, если Владиславу нужен будет Иларий живой, так вытащит
Говорил это Казимеж и себе, и сыну не раз, только Якуб все равно последние дни смотрел волком. И к Иларию ходил три раза на дню, сидел с ним, разговаривал. Может, он и надоумил Эльку вывезти раненого, чтобы Чернцу не достался.
Казимеж остановился у двери сына, но отбросил неверную мысль. Не так глуп был Якуб. Не стал бы подводить отца под удар, не стал бы надеяться вытянуть Илария. С нынешней Якубовой силой из горы искры не вытянешь.
Казимеж вышел из задумчивости, рванул на себя створку.
Якуб сидел с книгою, но отцу хватило одного взгляда, чтобы понять, что парень не прочел и строки. Неопрятная, словно впопыхах собранная одежда, яркий румянец, особенно заметный рядом с белой повязкой, скрывающей верхнюю половину лица княжича, блеск глаз: все говорило о том, что Якубек не слишком рад приходу отца – другие, видно, были у него дела.
– Потолковать нужно, – без предисловий начал Казимеж и, повернувшись к приоткрытой двери спальни, крикнул: – Девка! Вон поди.
Якуб хотел было возразить отцу, но не успел: невысокая смазливая служанка, до самых глаз покрытая багровым румянцем стыда, выскользнула из дверей и, не поднимая взора, бросилась прочь, только мелькнула в косе синяя лента.
– Воля ваша, батюшка, да только… – начал было княжич, но Казимеж прервал его:
– Илария нет.
– Как нет… – Уголки губ Якубека опустились, блеск в глазах погас. – Помер?
– Какое там, – отмахнулся Казимеж. Свалился камень с души. Не мог Якуб устроить исчезновения Илария. – Жив, верно. Не Безносая его увела. Дознаюсь кто, головы не снесут… Только Юрек говорит, что Элька своих баб послала. Что думала?
Якуб отложил книгу, подошел к отцу и, надеясь утешить его, положил руки на плечи. В этот момент сын был особенно похож на князя. Вся его крепкая высокая фигура, стать, гордая посадка головы – все было отцово. Блестел на руке такой же перстень с зеленым камнем – знак княжеской власти.
Этот ненужный перстень да белая повязка на лице Якубека – подарок безжалостной насмешницы Судьбы – заставили Казимежа горько свести к переносице светлые брови и крепко обнять сына.
За те годы, что прошли со страшного дня, Якубек изменился, строже стал, разумней, осторожней. Горько поплатился княжич – не за свои грехи, своих едва ли хватило бы – за грехи отца, матери, а может, и всего рода Бяломястовичей. Не изломала парня радужная топь, но переломила что-то важное, словно самую суть. Веселого, открытого, как ярмарочные ворота, бесшабашного княжича уж больше не было – был Якуб Белый Плат. Выпила радужная топь силу, изуродовала лицо так, что взгляду остановиться боязно. Тщетно билась Агата, сама заклинала, собирала словников и манусов, платила щедро. Закрыл Якуб белым платком лицо – и сам от всех этой повязкой отгородился: от сестры, матери, закадычного дружка Тадека. И с каждым днем становился все более далеким, более чужим. Выходил редко, но с отцом разговаривал все больше, и понял Казимеж, что лучшего советчика и помощника не сыскать.
Одна беда – не мог он посадить на престол бессильного. Из золотников бросила радуга княжича в самые низы – сделала обычным ведьмаком, из тех, что по деревням от порчи да зубной боли на жертвенном камне заклинают. Такому земли не доверить, тотчас найдутся охотники испробовать на крепость господина Бялого мяста, а за слабым магом, а тем паче Судьбой наказанным, и дружина не пойдет.
Чужим стал княжич. Только с отцом остался приветлив и, словно исподволь, благоволил молодому манусу, теплел взглядом. Да и трудно было остаться равнодушным, холодным, когда звоном праздничного колокола разносился в покоях голос мануса, когда расцветала на лице Илария широкая приветливая улыбка.
А еще порой казалось Казимежу, что тянулся Якубек к Илажке, потому как один манус не знал другого княжича, молодого, глупого, резвого как щенок, едва не утонувшего в студеных водах Бялы. В тот самый черный день явился Иларий на Казимежев двор с письмом отца, Игнация, старого боевого товарища бяломястовского князя. С этим письмом стоял Казимеж у высокого окна, когда привезли на двор Якубека.
Наотмашь ударила Судьба князя по лицу, по отцовскому сердцу – покачнулся князь. Илажка под руку подхватил, не дал повалиться, лицо потерять. Но никак не мог забыть Казимеж, что видел молодой манус его слабость. Хорош был Иларий, силен, весел. Был бы у Казимежа такой сын… Только не был Иларий княжичем, а потому был опасен, а при бессильном, изуродованном, упавшем духом Якубе – вдвое опаснее. Когда заметил Казимеж, что только при синеглазом вертопрахе оживляется обыкновенная задумчивость наследника, подумал: вдруг вернет Иларий ему сына, заставит мальчика воспрянуть духом, вспомнить о том, что он будущий князь. Надеялся Казимеж.
А потом явился Черный князь Влад Элькину руку просить. И смалодушничал Казимеж, послал Юрека на ловлю.
Сердцем страдал Якуб за Илария. Просил, чтоб разбойников тех сыскали, что мануса искалечили. Казимеж обещал, увещевал. Сам не ведал, как уговорил сына.
Смирился Якубек. Только все же вздрогнул, как сказал князь, что нет Илария.
– Элька, говоришь, Илария отдала? – проворил Якубек. – Хочешь, я выспрошу?
– Не надо, – отмахнулся Казимеж, отпуская плечи сына. – Посоветуй, как быть. Илажки след простыл. А я обещал Владиславу мануса полного герба. Видел он Илария, согласился. Да где нам теперь мага такого полета, да еще с полным гербом взять?
– Купить, – отозвался Якубек. – Казны хватит.
– С полным гербом за день купить можно не старше палочника, – горько покачал головой Казимеж. – Кто захочет неизвестно к какому хозяину под полновластную руку идти. Может, кто и согласится на серебряный герб – в охрану или дружину, а на полный, в смертники – едва ли найдем… Ведь верное дело, смертники князю понадобились. Поговаривают, радужную топь у себя Владислав пригрел, колдовской силой кормит… Потому, знать, и годился ему Иларий. Ох, Якубек, с огнем играем… Сейчас Влад Эльку берет, на нашей стороне со всей своей силой. А как против встанет…
Казимеж сел на лавку, уронил голову на грудь. Но княжич оставался серьезен и спокоен.
– Не встанет, батюшка, – холодно ответил он, неторопливо приводя в порядок одежду. – Дадим вместо мануса трех, четырех палочников. Юрека, дурака твоего, отдадим. Пусть его князь радужной топи скормит… Не откажется Владислав от Эльки. У нее и род, и сила, и красавица любо-дорого. А если Владиславу не нужен здоровый, раз берет тех, кого другие не возьмут – калек, стариков, юродивых, – так и наловим мы ему юродивых. И среди них золотники и манусы встречаются. На свадьбу, за княжьей милостью да даровым угощением сброду в Бялое набежит – вот и пошли своих парней, нахватают тебе увечных вроде меня.